Ермак

О храбрости воинской. Еще на подвиги привед, оружия предлежит златая требе есть, взяти сия в руку и действовати ими. Ты хощеши не славне спастися и ничто же благо соделати, рцы ми, аще брань стояла бы и царь был бы ту и овех убо видев, еже в самыя в полки супостат впадших и посекающих и ратная соделовающих тмами, друзих же на особь с собою борющихся. Инех на конех урышущих и похваляемых от царя, чюдимых, соплескуемых, венчаемых, других паки любезно вещь мнящим, аще ничто пострадавших зло и последний чин хранящих и в безмолвии седяших. Таже по скончании брани видим овых убо призывающих и почитающих великими дарми и проповедуемых, онех же ниже имени явленну бывшу. Зри, от коих чина служебник хощеши быти воздаяния? Аще бы и каменносердечен и нечювствен и бездушевных гнуснейше, паче жь ленив не бы вожделел тмами благих бо дарованну быти при очию похвално всенародне воздаяния благая и похвалу в роды, яко не обладают елени лвом, но лвы еленем.

Не влаятися семо и авамо, но царским путем идем. «Суета суетствий, всяческая суета, — глагола мудрец, видех бываемое под солнцем, — и се суета». На рати железо дражайше злата, а при животе нашем паче богатства, и сего ради лепо не уклонятися ни на десну, ни на шую, но царским путем да тецем жително, понеже в житии нашем ничто же стоятелно и ничто же утверженно, но все прелагателно: от утра до вечера день пременяет, горняя бо не суть долу, а долняя горе. И сего ради довлеет ни во благопослушных веселитися, ни в неудобных испадати, паче быть во обоих кротку, ко единому солнцу тщатися. И нерастленное житие присвояет к Богу. Аще велик хощеши быти пред Богом и пред человеки, посему смирися, ино во всем прославишися. Небесная ради красоты, мирские хранится слепоты, понеже с премудростию зиждется храм, с разумом исправляется. Действием исполняются сокровища, от достигшаго богатства всекрасная слава. А неразумным юность и доброту телесную изменяет старость, а печаль — славу, а богатъство разоряет смерть и тля, и всякое веселие века сего с плачем скончается.

Правда же пребывает во веки. Тать ненавидит солнца, а гордый смиреннаго. Мудрый мужь смысленным друг, а несъмысленным враг. Идеже бо свары и рвения, оттоле удаляется Бог. Брате, буди слепым око, хромым нога, алчущим пища, нагим одежда, болным посетитель, от бед свободитель, от всех чести не ищи. И о сем дозде кончаем.

Се дозде доплывше, ветрила словес спустивше, в твердем пристанище истории охотне почием. Никто жь себе тако милует, яко жь всех нас Бог. Ты же, читателю, зря вышеписанное, вспоминай Бога паче дыхания, чти его делом, а хвали его словом и помыслы бойся его. Душу имей аки воеводу, тело аки воина, дабы воин воеводе во всем благопокорен, а не воевода воину, яко ества здравая из глинянаго блюда есть вкусна.

Аз же в Сибирьстей быти о единодушных казацех вкратце глаголал, налично всположих в Тобольске граде всенародному зрению нескрытно, аще и языка светлоречиваго не стяжах, еже железным ключем отверзох, а златый впредь уготовах ко утешней всенародной ползе. Имя же мое знаком сим зовом, с природными прослытий в Сибирьсьтей стране в начальном граде.[6]

Начало заворуя Ермака Тимофеева сына Поволскаго. В 7085 и 6-м (1577—78) годех воевал и разбивал на Оке и Волге и на море суды и катарги, торговых караваны в скопе с 5000 человек, хотя итти в Кызылбаши для своей власти з донскими и еицкими. И прежде в те лета промчеся воровской слух его в Русии, в Казане и в Астрахане, и что кызылбашских послов пограбили Ермачко именем со многими людми, у него ж было в скопе на море 7000 человек. И то ж 86-го октября 1 день послан указ от великого государя со столником Иваном Мурашкиным по дороге и в Астрахань: где тех воров ни застанет, тут пытать, казнить и вешать.

Ермак же советом з дружиною услыша грозное слово и дело августа з 29 числа, и с возвратом здумали бежать в Сибирь разбивать, обратя струги по Волге и по Каме вверх. И тот их государев указ на станах не застал, а коих схватали, тех и приказнили, и кои с ними думали. Ермака же и собрание воеводы не толико взяти, но и подумать — сами бежали прочь. И сентября 26 день объмишенилися, не попали по Чюсовой в Сибирь и прогребли по Сылве верх и в замороз дошли до урочища, Ермакова городища ныне словет; и идучи у жителей обира хлебы и запасы и тут зимовали, и по за Камени вогуличь воевали и обогатели, а хлебом кормилися от Максима Строганова. И в поход ходиша на вогуличей 300 человек и возвратишася з богатством в домы своя и на подъем в Сибирь и к тому приправиша вдоволь легких струг с припасы.

Монограмма («знак») авторов и иллюстраторов «Истории Сибирской» .

И маия в 9 день доспели обещанием часовню на городищи том во имя Николы чюдотворца. Овии же поплыша с Ермаком вниз по Сылве до усть Чюсовой, овии ж остася на городиши том с женами и з детми, вечно оселишася. Ермак же з дружиною у усть Чюсовой, взявши у Максима запас на проем 5000 человеком и ружье, и молитъствова. В 87 (1579) июня 12 день поидоша по Чюсовой вверх до Тагилскаго волока з боем, и вожи ему были зыряне — добрии змерли, а иные бежали, а не знающие не попали в Серебренку в устие, прошли выше в вершину и многие мешкоты в повороте до самой осени. И дошед Серебренки идоша и тежелые суды покинуша на Серебренке и легкие струги таскали чрез волок на Тагил реку; и на Бую городище зимовали и кормилися вогуличами птицею, рыбою и зверием, яко ж и они. И многие бои улусы их погромили и рухледи много взяли, и многие суды легкие вновь доспели доволно. И те старые, где они лежат, сквозь их дна дерева проросли.

И в 87-м вниде в слух к самодержцу государю Иванну Васильевичю, что Максим Строганов тех пресловущих воров Ермачка Поволскаго с товарищи з запасы и с ружьем отпустил, и о том к Максиму об отъпуске воров слово писано в грамоте сице: «Мужик, помни, да как ты с таким великим и полномочным соседом ссоришь, и какая несостоятелная спона меж нами учинится, и не ведаешь, что я тебе за то учиню; а ежели доброе что в таком случае учинится безпорочно, не ведаешь, чем ты со своими пожалован будешь в твоем опасении». И то писание Максим радостно с печалию принял и прочел слезно, а к Ермаку в кровопролитии его невместно писать и не смел. Точно слыхом от приходящих пренесеся слово, како в воинстве и о всем слышно ему в удаче, и о том веселяшеся ему не всуе туне: запас, и ружье, и подмог, и пушки дал в отъпуск. А в поход Ермак на струги дружине своей у Максима взимая с пристрастием, а не вовсе в честь или взаимы, но убити хотеша и жита его разграбить, дом его и при нем живущих разорити в конец, и приступи к Максиму гызом. Максим же увещеваше их Богом и государем, что числом им запасов дати и о том прося у них кабалы — егда возвратитеся, на ком те припасы по цене взяти, и кто отдаст точно или с лихвою. Из них же войска паче всех Иван Колцев сь есаулы крикнуша: «О мужик, не знаешь ли — ты и тепере мертв, возмем тя и ростреляем по клоку, дай нам на росписку по имяном на струги, поартелно 5000, по именом на всякаго человека по 3 фунта пороху и свинцу и ружья, три полковые пушки, по 3 пуда муки ржаной, по пуду сухарей, по два пуда круп и толокна, по пуду соли и двум полоти, колико масла пудов, и знамена полковые с ыконами, всякому сту по знамени».

6

Имена С. У. Ремезова и его близких, как принимавших участие в создании «Истории Сибирской» (отца Ульяна и сына Леонтия), так и хранивших рукопись (сыновей Леонтия, Семена, Петра и Ивана), зашифрованы в последнем рисунке рукописи (см. следующий рисунок).