Чекистские были

Я вспомнил свою маленькую, узкую комнату в Москве, предназначавшуюся для прислуги и находившуюся рядом с кухней в большой, некогда барской квартире, населенной теперь множеством жильцов. В моей жизни это была первая отдельная комната. До этого, года полтора, я жил в пустом, заброшенном магазине. Свою единственную мебель — рваную парусиновую раскладушку я перетащил на антресоли, так как по ночам из подвала вылезали крысы и начинали возню. Я был безмерно доволен своей отдельной комнатой, всегда наполненной запахами щей. С кухни до меня доносились голоса многочисленных домохозяек, то судачивших, то переругивавшихся между собой.

Сон не шел. Я поднялся. Чтобы как-то убить время, стал чистить маузер, прилаживал его к колодке-прикладу, брал наизготовку и целился в трубу дома на противоположной стороне улицы. Может, прихватить с собой еще и карабин? Об этом надо было спрашивать у Осипова, на что я решиться не мог. Посмотрим, как будут вооружены другие участники нашей группы. Так раздумывая, сидел я у окна, глядя на улицу с редкими прохожими, спешившими под непрекращавшимся дождем. Время тянулось медленно.

В шесть часов вечера, не вытерпев, я отправился в столовую. Нужно было подкрепиться перед походом в горы. Плотно поужинав, выкурив несколько папирос, отправился к Осипову. На мне был военный плащ, опоясанный широким ремнем с портупеей, и маузер в колодке.

Костя, ухмыльнувшись, осмотрел меня.

— Поужинал?

— Да.

— Пойди погуляй еще часов до восьми.

Какое же гуляние под дождем? Я направился в свою рабочую комнату, снял плащ, пояс и маузер, сел на диван и незаметно для себя заснул.

Разбудил меня Осипов, основательно встряхнув за плечо.

— Ну и горазд же ты спать. Что, днем не выспался?

К моему удивлению, на нем был обычный штатский костюм и пальто-плащ. Мы отправились в гараж, где нас ожидали другие участники ночного похода. Их оказалось двое: оперативный шофер Николай, крепкий, собранный человек, всегда бодрый и веселый, в запасе у которого на все случаи имелось много остроумных и веселых прибауток, и аджарец Али. Этот Али, житель одного из горных селений, еще недавно примыкал к банде контрабандистов, оперировавших в горах. Он был втянут в нее не то в силу каких-то родственных связей, не то из желания заработать на контрабанде. Теперь он сам толком не мог объяснить, что толкнуло его пойти на конфликт с Советской властью, которая не только не притеснила его, крестьянина, но всячески помогала ему. Призрачная выгода контрабандистского промысла неоправданно усложняла его жизнь: риск встречи с пограничниками, весьма возможная перспектива быть убитым в вооруженном столкновении или арестованным, осужденным и высланным из родного Аджаристана — все это он быстро понял. В последнем случае он мог быть на годы оторванным от семьи, а у него были жена и двое маленьких детей, с которыми встречался редко; ему, находясь в банде, приходилось тайно пробираться к родному дому в темные ненастные ночи. Волчья жизнь в горах, особенно зимой, ему стала в тягость.

Такие люди, как Али, были на учете в ГПУ, и тем из них, кто еще не совершил тяжких преступлений, обещалось прощение. Таким прощенным был и Али. Теперь он состоял в отряде добровольцев, помогавших органам бороться с бандитами и контрабандистами. Али было не более двадцати пяти лет. В своем национальном аджарском костюме он выглядел очень живописно: короткая двубортная куртка с газырями, штаны, узкие внизу и широкие в бедрах, с большой мотней сзади, позволявшей свободно сидеть, поджав ноги. Этот не очень искусно сшитый деревенским портным костюм был из дорогого английского коверкота. На голове у Али был неизменный для аджарца башлык, намотанный на манер чалмы, с двумя концами, свободно свисавшими на плечи. Удобная для ходьбы по горам обувь: чусты из сыромятной кожи и высокие, грубо связанные, шерстяные носки. Вооружен он был любимым оружием горцев — длинноствольным пистолетом маузер, висевшим в мягкой кобуре на тонком кавказском поясе с серебряным набором. В наступившем вечернем сумраке я не мог рассмотреть его лица и только видел блестящие глаза, сверкавшие под низко намотанным башлыком.

Итак, мы были готовы к отъезду. Но я все еще ничего не знал о деле, на которое отправлялся, и выжидательно смотрел на Осипова. Он понял меня и, отведя в глубину темного гаража, коротко изложил суть предстоящей операции.

Из Центра получено сообщение, что при ликвидации шпионской организации, свившей гнездо на недавно аннулированной английской золотодобывающей концессии Лена — Гольдфилдс в Сибири, бежал один из агентов английской резидентуры и, по имевшимся сведениям, скрывается в районе Батуми, готовясь к переходу в Турцию. Это было все, что нашел нужным сказать мне Осипов. Откуда ему было известно вероятное место нахождения шпиона, Костя не счел нужным объяснять.

Я был преисполнен гордостью: мне повезло! Предстояло задержать английского шпиона, а не какого-либо паршивого контрабандиста с дамскими шелковыми чулками, английским коверкотом и французскими духами «Коти». Я полностью доверял Осипову и не обижался за краткость его информации: уж если он ненастной ночью направляется куда-то в горы, то, конечно, знает, где можно найти этого шпиона!

Мы уселись в приготовленный Николаем старенький «газик»: Осипов со мной на заднем сиденье, Али рядом с Николаем на переднем. Мелкий батумский дождь шел не переставая, он был таким частым, что тускло горевшие уличные фонари, казалось, светили через мутное стекло. Теплый воздух, как всегда, источал запах магнолий. Мы выехали за город и помчались по приморскому шоссе. На море бушевал шторм. Сильные порывы ветра несли косые струи дождя, и ветхий брезентовый верх автомобиля мало защищал нас. Николай выжимал максимум возможного из своей «козы», как он нежно называл «газик», чтобы быстрее миновать приморский участок шоссе. Осипов сутулился больше обыкновенного, надвинув кепку глубоко на лоб, почти спрятал лицо в поднятый воротник пальто.

У Чаквы мы свернули с шоссе направо, на порядком избитый арбами проселок. Теперь наш путь лежал в горы. По мере того как мы поднимались, дорога для нашей маломощной машины становилась все трудней. Слабенький мотор натужно гудел. Мы въезжали в лес, тесно обступавший узкую дорогу. Так мы проехали еще километра три.

Пошептавшись с Али, Николай остановил автомобиль. Дальше предстояло идти пешком. Мы оставили свою «козу» на лесной дороге и пошли за Али по горной тропе, довольно круто поднимавшейся по склону, заросшему лесом, с густым подлеском из барбарисовых кустов. Бархатный мрак обступил нас. И только спустя некоторое время, когда глаза привыкли к темноте, мы стали различать черные тени деревьев вокруг и темносерое небо меж их вершинами. Али уверенно вел нас. Его зоркие глаза горца видели все вокруг.

За ним шел я, за мной Осипов и замыкающим был Николай. Дождь мерно, даже приятно шумел, журчали невидимые горные ручьи и ключи, шорох наших шагов тонул в этих лесных звуках. Ветер бушевал где-то в верхушках деревьев, а внизу было тихо и тепло. Тропа превратилась в узкую тропинку, почти скрытую под тесно соприкасавшимися кустами, пропитанными водой. Вскоре мы промокли до нитки. Мои щегольские сапоги и ботинки Осипова размокли, мы скользили и падали на глинистой земле и круглых камнях. Николай помогал Осипову подняться и ругал на все лады шпиона, которого нам еще предстояло найти и задержать. Али продолжал все так же уверенно идти, видимо нащупывая своей замечательно удобной горной обувью невидимую тропинку. Я мог только позавидовать ему и Николаю, обутому точно так же, как Али. На Али была великолепная мохнатая кавказская бурка, не пропускавшая воды, а на Николае — кожаная тужурка. Труднее всего было Косте Осипову, самому слабому из нас да к тому же не очень здоровому, болевшему, как оказалось, тропической малярией.

Хотя идти было трудно, я не испытывал особой усталости, а желание найти шпиона, сумевшего из Сибири добраться до границы и скрыться в нескольких километрах от нее, разжигало мое нетерпение, усиливало мой азарт. «Не ушел ли уже шпион в Турцию?» — мелькнула у меня мысль, но высказать ее Осипову я опасался.