Ипц

Тот, кто пришел с Евсиковым, продолжал стоять в тени. Неизвестный курил, и периодически его лицо освещалось горячим красным светом. И лицо это казалось Рудакову удивительно знакомым. Рудаков украдкой косился на неизвестного и соображал, что если ситуация внезапно осложнится, а к этому все и шло, то, сбив с ног Евсикова, он, пожалуй, успеет удрать. «Только бы второй оставался на своем месте». Евсиков протянул руку к карману Рудакова.

— Ладно, давай бумажник и иди.

— Я же говорю, что он в милиции. Я же не виноват, что тобою интересуются в краевом уголовном розыске. Сегодня ко мне подошел товарищ, сообщил, что он из милиции, пожурил слегка за то, что сам я раньше не пришел, и забрал ваш бумажник. Сказал, что вызовет еще раз. А я, понимаешь, как-то не хочу гореть за чужое добро. И если тебя интересует твоя валюта, обращайся в милицию. Там, по-моему, тебя терпеливо ждут.

Незнакомец, стоявший в тени, тихо засмеялся, а потом сказал:

— Хватит трепаться. Возьми у него бумажник, и пойдем.

Рудаков узнал голос Прохорова.

— А-а! И милиция тут…

Евсиков похлопал Рудакова по карману, в котором лежал бумажник Кузьмы. Рудаков перехватил его руку и слегка приподнял, а свободной правой стукнул Евсикова в солнечное сплетение. Генка согнулся пополам, а Рудаков, не произнеся ни слова, бросился в кусты.

Он был кадровым сердцеедом, Рудаков, и поэтому знал парк, как родную ладонь. Он мог передвигаться по нему с завязанными глазами. Впрочем, он ни разу не пробовал это делать.

Некоторое время он слышал за собой тяжелые шаги и тихую ядреную ругань. Потом все смолкло. Рудаков остановился и, спугнув влюбленных, присел на лавочку, спрятавшуюся в буйном кусте жасмина. Там он отдышался и закурил. Вокруг лавочки кругами ходили потревоженные пары.

«Однако Кузьма был прав, — думал Рудаков. — И Прохоров оказался Лжепрохоровым. Еще радость — он с ними. Он имеет отношение и к деньгам, и к случаю на станции, и, возможно, к событиям на крутом берегу. А все-таки где я его раньше видел? Рожа у него знакомая больно. Вот, черт, в этом несчастном городе кажется, что всех знаешь, всех уже где-то видел». Рудаков закрыл глаза и попытался представить его лицо. Оно вставало перед спасателем или мертвенно зеленым в свете уличных ртутных фонарей, или пламенно красным в свете спички. И внезапно всплыло другое лицо, с теми же неровными резкими тенями от нижнего освещения. Лицо, колеблющееся в пугливом пламени свечи.

Рудаков вскочил с места. «Это он! Чтоб мне не сойти с этого места, это он! Лжепрохоров и лжеста-рушка — одно лицо. Это надо же… Интересно, где сейчас Кузьма? Как бы они его не пристукнули. Народ по всему серьезный, решительный». Он представил узкоплечего, аккуратненького Кузьму рядом с этим коренастым, широким и мрачным Прохоровым. Рудаков почувствовал то, что люди взрослые и семейные называют отцовской или материнской тревогой. Поднялся с лавочки и быстро зашагал. «Только бы успеть раньше них. А вдвоем-то мы отмахнемся». Так Рудаков утешал себя.

…Нашел он Кузьму не дома, а в самом центре города, около гостиницы. Что там делал Кузьма и отчего не шел домой, оставалось для Игоря непонятным.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал Рудаков и только тогда облегченно вздохнул.

Глава пятая

В то время, когда Рудаков объяснялся с Кузьмой, по темной аллее парка шли двое. Один, коренастый и мрачный, не переставая ни на минуту, ругался. Другой, высокий и расхлябанный, молчал и только изредка произносил скучным голосом: «Ну, ладно… Я же не нарочно…» Тогда коренастый останавливался и говорил:

— Виноват! Ты во всем виноват! Твое счастье, что дальше спасателей это дело не пошло пока, но, если дело дойдет до милиции, я не посмотрю на то, что ты мне помогал. И вот мой тебе совет. Как хочешь, мне хоть ты наизнанку вывернись, а бумажник достань. Пока он в чужих руках, лучше на глаза не попадайся. Убью! Пойми ты, идиот, не денег жалко. Ты даже можешь предложить им выкуп. Деньги на днях будут. Ты представляешь, что случится, если эту шпану со спасалки накроет милиция? «Где взяли?» Те, не задумываясь, покажут на тебя. А за тебя я тоже не стал бы ручаться своей головой.

— А за себя ты поручился бы? — спросил Ёвсиков. В ответ он получил лишь новый тычок в спину.

— А может, через станцию попробовать?

— Ни в коем случае. После ваших дурацких игрушек они и так на всех смотрят подозрительно. Спасалка нам нужна. И заваливать ее по твоей милости я не хочу. Сам заварил — сам и расхлебывай.

Таинственная пара вышла из парка. Оказавшись на свету под большим фонарем, они разошлись, не пожимая друг другу рук и не прощаясь вообще.

* * *

Гостиница готовилась ко сну. По мягким ковровым дорожкам бесшумно и величественно скользили дамы в волнующихся халатах и с полотенцами через плечо. А в это время из их номеров горничные во главе с дежурной выводили засидевшихся поклонников. Аппетитно треща новенькой колодой и заглядывая в каждую дверь, прошел преферансист. Его тоскующий взгляд загорался пламенным огнем надежды при виде каждого мужчины. Но потом глаза его притухали, и он, развернувшись на месте, шел в обратную сторону.

Меньшиков распахнул все окна в своем номере и тоже приготовился ко сну. Но лечь ему не пришлось. Позвонил Кузьма. Меньшиков велел ему сейчас же зайти, и Кузьма уже через десять минут сидел у него в номере на диване.

— Сегодня кое-что прояснилось, — сказал Кузьма.

— Интересно?..

— Сегодня объявилась лжестарушка. Ничего из себя… Такая крепкая.

Кузьма пересказал Меньшикову события сегодняшнего дня. Выслушав его, Филипп Степанович переспросил фамилию.

— Он назвался Прохоровым. Фамилия явно чужая, поэтому какая разница — Прохоров или Петров.

— Да разница есть, — неопределенно сказал Меньшиков. — Только очень мне не нравится, что не мы их, а они нас находят. Может, это и к лучшему. Может, тут есть какая-то логика. Правда, я ее пока не вижу.

Меньшиков курил и настойчиво угощал Кузьму «Семигорской» минеральной водой. Тот пил, и морщился, и не понимал, как люди могут находить ее вкусной. Полковник ходил по номеру, курил свой неизменный «Прибой», одну папиросу за другой. Кузьма томился предчувствиями. Наконец Меньшиков остановился и сказал:

— Все нехорошо. Все отвратительно. То, что произошло, — произошло без нашего с тобой непосредственного участия. Почему мы сюда приехали? Может, ты думаешь, что местные товарищи сами не умеют работать? Пришел рапорт. На спасательной станции пропала шлюпка. Через неделю пропал комплект легководолазного снаряжения вместе со скафандром. А еще через неделю был уведен ночью спасательный катер. На третий день пограничники обнаружили его в нейтральных водах. И никаких улик. Никакого намека на улики. А ведь шлюпка не иголка. Спрятать ее не так-то просто. Еще труднее увести. По-моему, есть серьезные основания для беспокойства, для тщательного и, главное, быстрого расследования. И вот мы приехали. И кроме того, что вокруг тебя происходят невероятные приключения и ты сам в них не можешь разобраться, у нас ничего нет.

Меньшиков сел на диван, закурил новую папиросу.

— А знаешь, Кузьма, — сказал он, немного успокоившись, — и со мной сегодня приключилась целая история. В этом городе, наверное, воздух такой особенный, каждый день события одно другого загадочнее…

— Что же с вами случилось? — спросил Кузьма.

— Ну, это нужно по порядку, издалека… Да ты никак зеваешь? — озабоченно спросил Меньшиков. — Если хочешь спать, то ступай. А то мы, старики, народ эгоистичный. Можем заговорить до утра. Нам лишь бы слушатель был.

— Ничего, Филипп Степанович, это я так… Пригрелся.

— Ну, если ничего, тогда я тебе сейчас расскажу одну интереснейшую историю, которая произошла со мной в двадцать четвертом году в Сибири. Я тебе ее, случайно, уже не рассказывал?