Страница 15 из 22
— Везучий ты, что и говорить. Под счастливой звездой родился, — вздохнул Шмаков. — Сто лет проживешь.
На прогалину вышел командир роты Очеретяный. Незадолго перед тем ему присвоили звание капитана, и на полевых погонах появилась четвертая звездочка.
Яловые по ноге сапоги начищены, хоть смотрись в них. На широком офицерском ремне кожаная кобура с пистолетом ТТ, финский нож в чехле. Через плечо полевая сумка с компасом между ремешками.
Капитан посмотрел на часы, швырнул на землю окурок цигарки, старательно растер его каблуком.
— Попомните мое слово, братцы, сейчас построение скомандует, — сказал Шмаков. — Кончай ночевать!
Прибыли мы на боевой участок восточнее Витебска. Места заболоченные, топкие. Озер, ручьев и ручейков не сосчитать… Проселки — грязное месиво, по которому не то что двигаться, ноги вытащить трудно. А попробуй сунуться с танками, артиллерией…
Кто мог предположить, что именно здесь, в лесах и болотах Белоруссии, готовится генеральное наступление, что тут наши войска прорвут глубоко эшелонированную оборону немцев.
Всего этого, разумеется, мы не знали и знать не могли. Солдат видит лишь то, что делается в полосе его взвода, ну пусть роты. Вышла рота на выгодный рубеж, захватила удобную позицию — радуется солдат. Думает, что на данном направлении самые что ни на есть важные задачи решаются. Отошла рота назад — и кажется солдату, что положение аховое, что весь фронт попятился.
К тому времени, о котором идет речь, союзники высадились в Нормандии. Был открыт — наконец-то! — столь долгожданный второй фронт в Западной Европе, Теперь-то, надеялись мы, война быстро кончится.
Ведь, если по-настоящему разобраться, человек не для того родится и на земле живет, чтобы воевать. Работать мы хотели, строить, учиться… И все наши солдаты по дому, по своим родным очень даже соскучились.
На фронте временно стояло затишье, и роте поручили укрепить лежневку фашинами — связками прутьев хвороста.
Да-а, я на себе испытал, что война не только лихие схватки да удалые разведки, а тяжелый, изнурительный труд. Ни днем, ни ночью не прекращались работы на дороге. Прикорнул на несколько часов, и снова за пилу, топор, лопату.
Но и сон тот вполглаза был несладок. Невдалеке лежало болото с растущими по закрайку низкорослыми узловатыми соснами. С этого болота прилетали тучи комаров. Они безжалостно набрасывались на нас. Лица у всех распухли от укусов.
Еще больше комаров досаждала мошкара. Она лезла в глаза и уши, мы ели ее с перловым супом, гречневой кашей и картофельным пюре, которые готовил повар Черешня в новенькой полевой кухне.
Старшина роты привез какую-то мазь с замысловатым названием, но она мало помогала. Вася Шмаков уверял, будто от этой мази комарье становится еще злее и нахальнее. Но так ли это или нет, трудно было проверить. Мошкара и комары одинаково набрасывались и на тех, кто пользовался мазью, и на тех, кто ее не признавал, спасаясь махорочным дымом.
Капитан Очеретяный неотлучно находился с нами. Частенько сам брался за топор или лопату… Ну а если ротный командир не прохлаждается и на гимнастерке у него соль выступает, то солдату и подавно отставать неудобно. Пусть жара, пусть комары поедом едят и пот глаза заливает, работаешь, не отставая от товарищей.
От нашего расположения до деревни Осиновки было рукой подать. Правда, деревня та лишь на топографических картах значилась. На самом деле остались одни руины, почерневшие трубы. Но за околицей, на берегу ручья, кто знает как уцелела бревенчатая банька.
Чисто случайно узнал я про нее, прихожу к капитану и докладываю: так, мол, и так, возможность помыться имеется.
— Предложение дельное, — похвалил Очеретяный. — Хочу просить вас, товарищ Иванченко, помочь старшине роты организовать все, что требуется.
— Обязательно помогу, — отвечаю. — У старшины и без того от хозяйственных забот голова пухнет. Обуть, одеть, накормить роту — дело не шутейное. Как заводной мотается.
— Побаниться надо, да вот трасса… — заколебался ротный и больную щеку по своей привычке потер. — А-а, за два-три часа ничего с лежневкой не случится. — И пошутил: — Семь бед — один ответ. Выше неба не поднимут, дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут…
С несколькими добровольными помощниками наколол я дров, каменку растопил. В бочке из-под бензина воду вскипятили.
Пока одни солдаты мылись, другие не теряли попусту времени: стирали обмундирование, брились, подшивали подворотнички, писали домой письма.
На кустах тальника сушились портянки, белье, носовые платки.
Кравчук набросил полотенце на плечи Коли Иванова и лихо щелкал ножницами, приговаривая: «Паликмахтер Елисей, стрижка-брижка волосей».
Чурбак, на котором устроился Иванов, очень мало походил на парикмахерское кресло, но это нисколько не смущало Кравчука. Он здорово наловчился стричь, и полечка, полубокс выходили у него на славу.
Вася Шмаков помылся одним из первых. Распаренный, багровый вышел он из предбанника, держа сапоги в руках. Покосился на меня озорными своими глазами и сказал, вроде бы ни к кому не обращаясь:
— Безусловно, Сандуновские бани в Москве куда шикарней… Бассейн, мягкие диваны, буфет…
Я насторожился. Опять Шмаков на своего конька уселся, сейчас подковырки начнутся. А чего подковыривать, когда это самая обыкновенная баня по-черному. Но Шмаков — вот же белобрысый дьявол! — закончил так, как никогда я от него не ожидал:
— И все же мы довольны. Веники березовые, душистые, пара предостаточно… Учитывая полевые условия и возможности, дорогому товарищу Иванченко за старание и хлопоты от всех нас большое пионерское спасибо!
…В действующей армии жизнь непоседливая, обстановка меняется быстро и неожиданно. Трудно предугадать, что будет через день, даже через час.
Недолго довелось нашей роте ремонтировать лежневку. Как-то поздно вечером капитан Очеретяный получил распоряжение о передислокации.
Сборы у солдата короткие: вскочил и готов. Вскоре мы шагали по разбитому машинами большаку к переднему краю.
Где-то во вражеском тылу полыхало зарево пожаров. Обшаривая ночное небо, тревожно метались голубовато-молочные столбы прожекторов.
В глубине своих позиций немцы проложили рокадную дорогу. Рокадной называлась она потому, что шла не к фронту, а вдоль линии фронта.
По данным воздушной разведки, на той дороге были мосты. Требовалось узнать, как они охраняются, заминированы ли подступы и всякое такое прочее. Узнать для того, чтобы в нужный момент уничтожить мосты, затруднить противнику переброску войск.
Выполнить задачу поручили нескольким группам инженерной разведки. В одну из них вошли я и младший сержант Афанасий Белых.
Невысокий жилистый сибиряк, он нисколько не смахивал на ловкого, удачливого разведчика, каких обычно показывают в кинофильмах. Скуластое лицо в густых веснушках, узкие хмурые глаза. Кустистые, сросшиеся у переносицы брови. Зубы редкие, неровные. На ходу немного косолапил… Одним словом, внешность далеко не геройская. Но саперное дело Белых знал на пять с плюсом, смекалке и смелости его любой мог позавидовать. И спокойствию, осмотрительности тоже. Очертя голову Афанасий никогда не поступал.
Началась подготовка к операции. В бинокль с наблюдательной площадки на дереве и в стереотрубу изучали мы нейтралку, подходы к немецким траншеям, расположение огневых точек…
Труда мы с Белых не жалели. Помнили знаменитое суворовское: больше пота — меньше крови.
И все бы хорошо, но на затылке у меня сел здоровенный фурункул. И до того зловредный чирей, что нагнуться было больно. Куда уж там идти в разведку. Напарником Белых стал Петя Кравчук.
В назначенный день и час проводили мы ребят. Долго смотрел я им вслед. Удачи вам, хлопцы, удачи и благополучия!
Невдалеке жалобно прокурлыкали журавли. Сердце у меня почему-то сжалось. Конечно, вылазка во вражеский тыл тщательно продумывается, и все же… Не раз и не два бывал я на таких заданиях и знаю, что точно по плану редко когда получается. Предусмотреть абсолютно все невозможно, всегда остается какая-то доля риска, непредвиденных случайностей.