Дочь Петра Великого

– Для нас больше нет обратной дороги, – воскликнул тот со всей серьезностью, какой одарила его природа, – выбирайте, от этого мгновения зависит все: корона или монашеский покров и колесо. Одно из двух! Монастырь для вас, колесование для меня.

У Елизаветы даже губы побледнели, она встала, несколько раз прошлась по комнате и наконец остановилась перед лейб-медиком.

– Итак, в самом деле больше нет никакого выхода?

– Никакого.

– Вы всерьез требуете от меня принять решение?

– Да, и притом незамедлительно. Если завтра ваши плечи не будет украшать горностаевая мантия владычицы, то уже послезавтра на вашу голову ляжет покров монахини.

– Неужели и вправду нет никакого выхода? – пробормотала Елизавета.

– Никакого.

Она уселась на оттоманку, подперла голову двумя руками и погрузилась в размышления. Внезапно она живо вскочила на ноги, все существо ее теперь дышало энергией и отвагой.

– Быть по сему, – произнесла она, – я хочу доказать миру, что я нечто большее, чем манекен для одежды, что я дочь Петра Великого; слишком уж долго я жила удовольствием и любовью. Я хочу вступить на престол, который подобает мне по праву и по закону и который присуждает мне глас моего народа, или лучше прямо сейчас погибнуть. Я приняла решение, Лесток, мы наносим удар, и притом сегодня же.

– Итак, сегодня ночью? – обрадованно воскликнул Лесток.

– Сегодня ночью, немедленно оповестите об этом остальных.

Час спустя все главные фигуранты заговора – Лесток, Шувалов, Воронцов, Астроцкий и Баттог – собрались во дворце принцессы.

– Само небо благословляет принятое вами решение, ваше высочество, – воскликнул Астроцкий, когда Елизавета вошла в комнату. – Нетерпение Преображенской гвардии уже едва удается сдерживать. Ее верные солдаты хотят видеть вас увенчанной древней царской короной и лучше лишиться жизни, чем дальше сносить правление этих иноземцев.

– Итак, вы уверены, что на этот полк мы можем рассчитывать? – спросила Елизавета, все существо которой, казалось, внезапно преобразилось.

– На этот можно положиться до последнего, – ответил Астроцкий, – но я ни на миг не сомневаюсь и в рвении других.

– Правда, это обошлось нам в кругленькую сумму, – улыбнулся Лесток.

– Я решила уже сегодняшней ночью отважиться на смелый шаг, – провозгласила великая княжна с энергией, придавшей ей новое очарование, – я поступаю так в убеждении, что в своих притязаниях опираюсь на обоснованное право и на любовь нации, и рассчитываю в этом на своих друзей; я рассчитываю на их осторожность и послушание не менее, чем на их мужество и презрение к смерти. Если мы хотим, чтобы наше предприятие удалось, никто отныне не смеет, – будь то из усердия или по причине небрежности, – действовать по своему усмотрению, но каждый в отдельности должен подчиняться распоряжениям, которые может вырабатывать только одна голова и диктовать одна воля. Вы все присягаете в безусловном повиновении мне?

– До последнего дыхания! – крикнул Шувалов.

Все подняли пальцы в знак клятвы.

– Я же со своей стороны даю вам обет, – проговорила Елизавета, – выстоять или пасть вместе с вами и никогда не отделять своей судьбы от вашей! А теперь слушайте мои приказания. В полночь я в сопровождении Лестока и Воронцова прибуду в казарму Преображенской гвардии. В то же самое время вы, Шувалов и Астроцкий, известите другие гвардейские полки о том, что я во главе Преображенской гвардии выступаю в поход против правительства, и призовете их присоединиться к революции, тогда как Баттог и его товарищи начнут возбуждать народ. Все, кто встанет на нашу сторону, должны направляться вами к императорскому дворцу, там мы и встретимся, если с нами Бог, победителями, либо пленниками соправительницы, если он нас оставит.

Пока заговорщики договаривались между собой, великая княжна о чем-то старательно советовалась с близкой подругой; внезапно она повернулась к Шувалову и крикнула:

– Как же мне одеться, Иван, что ты на этот счет думаешь?

Все присутствующие с трудом удержались, чтобы не расхохотаться. В момент, когда ее судьба решалась в пользу высшей власти или самого болезненного унижения, а для ее приверженцев речь шла, возможно, о смерти, эта красивая самовлюбленная женщина еще могла размышлять о своем туалете.

Поскольку Шувалов от неожиданности замешкался с ответом, она переадресовала свой вопрос Астроцкому:

– Может быть, мне появиться в мужском костюме, к примеру, в мундире Преображенской гвардии?

– Ни в коем случае, – быстро вмешался уже оправившийся Шувалов, – нас, мужчин, женщина прежде всего пленяет своей заманчивой женственностью.

– Ведь и своему наряду, не лишая его подкупающей грации дамского туалета, вы вполне можете придать военный характер, – воскликнул Лесток.

– Вы правы, – одобрила его мнение госпожа Курякова.

– Прежде всего мне нужен головной убор, – сказала Елизавета. – Астроцкий, вы не одолжите мне свой?

Молодой офицер поспешил с готовностью исполнить желание царевны и протянул ей свою офицерскую шапку, которую она с кокетливой удалью тут же надела на свой парик, чтобы затем с полным удовлетворением полюбоваться на свое отражение в зеркале.

– Я очень хорошо буду выглядеть гренадером, – заключила она.

Все опасности, навстречу которым ей предстояло отправиться, были сейчас позабыты, желающая нравиться женщина лишь вскользь попрощалась со своими приверженцами, которые торопливо расходились выполнять ее приказания, и затем тотчас же снова начала рыться в своем гардеробе.

– Не забудьте, пожалуйста, что ночью сильно похолодает, – напомнила ей придворная дама.

– Верно, мне надо прихватить с собой шубку, – ответила великая княжна.

После долгих поисков ее выбор в конце концов остановился на подбитой и отороченной собольим мехом накидке из зеленого бархата, нашив на которые красные отвороты и золотые позументы, она сумела придать вид вполне военного мундира.

Когда ближе к вечеру к ней явился Лесток с донесением, что к началу выступления все уже готово, она с серьезностью, комичной для данной ситуации, сказала: