Страница 2 из 3
Эфраим скривился, когда передавал доктору две гинеи. Его не покидало ощущение, что за свои деньги он почти ничего не получил, но тем не менее отсутствие чего-то серьезного внушало оптимизм. Отдых? Чепуха! Он не был перегружен работой. Суррей-Даунс, серьезно?! Хамстед-Хит совсем не хуже и значительно дешевле. Туда можно ходить по воскресеньям. Гольф?! Никогда он не станет дурачком, скачущим за мячиком! Он решил ничего не менять, надеясь, что все обойдется и так.
Однако ощущение, что с ним что-то не то, никуда не исчезло. Работа спорилась и приносила доход, если то, чем он занимался, можно охарактеризовать словом «работа»: приятное занятие по ссужению части своего капитала менее удачливым людьми на самых благоприятных для тебя условиях. При этом Эфраим рассказал бы вам о потерях, которые он терпит из-за неблагонадежных клиентов, что умирают или переезжают заграницу или чьи планы не осуществляются, как они того хотели, однако каким-то волшебным образом денег для выдачи ссуд у него становилось все больше. Но он переживал.
Однажды вечером, после невероятно прибыльного дня, Эфраим сидел в саду и курил сигару, подаренную благодарным клиентом, который ошибочно посчитал, что пять процентов Эфраим берет за год, но в действительности это была недельная ставка. У сигары был отменный вкус, который курильщик, знавший толк в хорошем табаке, высоко оценил. Он устроился в шезлонге, лениво наблюдая за кольцами дыма, поднимающимися в неподвижном воздухе вверх и уплывающими прочь.
Он вздрогнул, его взгляд застыл. Кольца дыма вели себя крайне необычно. Теперь они казались сферами и из каждой торчали по восемь волнообразных нитей, шевелящихся и сгибающихся, будто ноги неведомого существа. Почудилось, что эти свисающие конечности, состоящие из дыма, развернулись и потянулись в его сторону. Наблюдать за этим было одновременно и любопытно, и неприятно. Но это не был обман зрения: вечернего освещения было вполне достаточно, чтобы отчетливо различать предметы. Скорее всего, этому поспособствовало какое-то редкое атмосферное явление.
Разговор, доносившийся из-за стены, вывел Гольдштейна из оцепенения. Житель соседнего дома находился с другом в саду, где вел беседу о садоводческих делах. Эта тема не интересовала Эфраима, платившего своему садовнику минимально возможное жалование, чтобы тот ухаживал за садом и не впутывал его в эти трудности. Он не желал слышать о достоинствах местных продавцов семян. Однако разговор все продолжался, и он обнаружил, что прислушивается к нему против своей воли. Они говорили о пауках; сосед утверждал, что никогда прежде не видел, чтобы их было так много и чтобы они были такого большого размера. Он продолжил, говоря, что все они пришли из-за стены, за которой стоит дом Эфраима. Невольный слушатель обнаружил, что сигара окончательно истлела, и с гадким чувством на душе вернулся в дом.
Очередной случай произошел с ним спустя всего несколько дней. Эфраим утомился и рано улегся спать, но сон к нему не шел. На протяжении нескольких часов он сердито и устало ворочался, хотя обычно засыпал быстро, но, наконец, погрузился в тревожную дремоту. В его сознании мелькали картинки, на которых неизменно присутствовали пауки. Ему снилось, как он прокладывает себе путь сквозь густые джунгли паутины, ступая по множеству мягких и податливых тел, которые крошатся и рассыпаются под ногами; бесчисленные ворсистые ноги раскачиваются взад-вперед, цепляются за Эфраима, клыкастые челюсти впиваются в кожу, впрыскивая жгучую, ядовитую жидкость, а сверкающие глаза с лютой злобой отовсюду смотрят на него. Он падает, и паутина принимает его в смертельные объятия, исполинские создания с ворсистым телом тут же набрасываются на мужчину, от их гнилостного запаха становится невыносимо дышать, он в плену неизвестных природе созданий и с головой погружается в океан невыразимого ужаса.
Эфраим проснулся от собственного крика и вскочил с кровати. Что-то стянуло его лицо, обвившись вокруг головы. Он нащупал выключатель и зажег свет. Затем разорвал повязку, мешавшую ему видеть: это были шелковистые нити, похожие на паутину, сплетенную гигантским пауком. Вернув способность видеть, он заметил мельтешащие на стене тени, которые тут же исчезли. По сравнению с прошлым разом они стали больше, размером с футбольный мяч.
В сердце Эфраима поселился ужас. Беспокойный сон и навязчивый кошмар неприятны сами по себе, но было кое-что значительно хуже. Шелковистые клочки, прилипшие к голове, были материальны. Ему пришла мысль о собственном помешательстве. Может, это была галлюцинация? Получится ли теперь обуздать чувства и забыть все, как дурной сон? Он попробовал, но остатки паутины на руках и лице никуда не исчезли. Ни один приснившийся паук не смог бы такое сплести, одного воображения тут явно было недостаточно. А Эфраим никогда не отличался развитым воображением. Напротив. Он работал с реальностью, а самым реальным на этом свете была недвижимость, куда он и предпочитал инвестировать.
Стакан, до краев наполненный бренди с содовой, помог ему собраться с мыслями. Эфраим не испытывал слабости к разного рода стимуляторам, так как в его профессии это мешало, но здесь был чрезвычайный случай, требующий экстраординарных мер. Он стряхнул с себя наваждение и подумал, что, в конце концов, совет поиграть в гольф не был лишен смысла. А когда утром позвонил клиент, желающий получить незначительную сумму денег, то Эфраим провернул такую хитрую сделку, что она поразила даже его самого.
Через месяц произошел новый случай, вызвавший у рыцаря удачи значительное смятение. Надо сказать, что Эфраима нельзя было записать в большие любители животных, однако он терпел присутствие в доме скотчтерьера. Время от времени в его особняке скапливались крупные суммы денег — конечно, происходило это нечасто, но все же случалось, — поэтому небольшая гавкающая собачка была как нельзя к месту и могла предупредить о ломящихся в дом грабителях. Исходя из этих соображений, Эфраим относился к ней как к своего рода доверенному слуге и был по-своему привязан к животному. Если он ее и не любил в полном смысле этого слова, то по крайней мере ценил и дорожил ею. Он даже не пожалел денег на ветеринара, когда она заболела.
Ночью терьер разгуливал по дому, но спать обычно приходил на коврик перед дверью комнаты хозяина. На этот раз Эфраиму приснилось, что он упал на собаку и та взвизгнула от боли. Видение было настолько ярким, что он проснулся, и крик животного, казалось, все еще звенел в ушах. Не покидало ощущение, что терьер продолжал скулить под дверью. Эфраим прислушался, но тишину нарушали только ритмичные щелкающие и сосущие звуки. Было похоже, что звук идет прямо из-за двери, но этого быть не могло, ведь собака точно загавкала бы, учуяв неладное.
Рассудив так, Эфраим вернулся в кровать и проснулся уже в обычное время. Одевался он в непривычной тишине: собака всегда приветствовала первые его движения заливистым лаем. А открыв дверь комнаты, он увидел мертвого терьера, лежащего на коврике.
От подобной картины Эфраим сперва остолбенел, потом опечалился и, наконец, насторожился. В сложившихся обстоятельствах впасть в прострацию было вполне естественно; грустил он потому, что только сейчас осознал, насколько сильно был привязан к животному, а насторожился по той причине, что был осведомлен: за загадочной смертью сторожевой собаки следует кража со взломом.
Он торопливо спустился вниз и в спешке начал осматривать двери и окна, а в особенности сейф, который был замаскирован в стене под мебель. Но все было в порядке, признаков проникновения в дом Эфраим не обнаружил. Затем он вернулся на второй этаж, чтобы избавиться от трупа собаки, размышляя, стоит ли оплачивать вскрытие. Эфраим терпеть не мог всякие тайны, тем более если они происходили в его доме.
Он поднял мертвого терьера и оказался поражен. Труп почти ничего не весил и рассыпался в его руках. Это было не тело, а скорее кости, гремевшие в мешке из кожи. Его просто высосали!
Эфраим в ужасе бросил останки на пол, а на руках обнаружил прилипшие шелковистые нити. В воздухе витали и другие, одна из которых закрутилась вокруг его головы и прилипла к лицу. А потом что-то с мягким звуком упало позади Эфраима, и он как раз успел обернуться, чтобы заметить тень, метнувшуюся на стену и там же растворившуюся. Он встречал ее раньше, но теперь она казалась более реальной и детализированной.