На исходе лета

Он замолчал и низко опустил рыльце; его сотрясала дрожь, хотя день стоял теплый.

— Я испугался, вот что, — сказал Карадок себе. — Мне просто хочется, чтобы кто-то был рядом. Крот не может вечно жить один.

Потом он произнес молитву:

— Пришли сюда кротов, Камень, пришли кротов, которые кочуют, как и я, пришли их в Карадок. Пришли их когда-нибудь, чтобы они, как и я, увидели свет, чтобы я поделился с ними красотой Камня. Пусть те, кто поблизости, придут в Карадок, а те, кто блуждает у других систем, идут в свои системы. Пришли кротов в это место и оживи его снова. Сделай это, Камень, если такова твоя воля. И сделай так, чтобы я нашел себе подругу и познал радость увидеть своих кротят, бегающих и резвящихся среди Камней, потому что за всю свою жизнь я лишь раз слышал детский смех — свой собственный, когда был кротенком. Сделай это, если такова твоя воля!

Карадок молился, а солнце пригревало его, и, хотя сам он не видел этого, шерстка его засияла на солнце, как никогда раньше, а он ждал момента, чтобы прикоснуться к Камню.

❦

Пока Карадок ждет, мы должны идти дальше, в систему, название которой уже слышали раньше, но чьи заросшие травой тропинки и гордые Камни еще не посещали. Мы должны отправиться туда, чтобы засвидетельствовать начало жизни, посвященной Камню, начало жизни кротихи, которая в свое время будет поистине очень любима.

Если крот сможет выбрать день для посещения этого места, куда мы сейчас направляемся, пусть он выберет такой же июньский день, когда ярко сияет солнце и голубые колокольчики шелестят среди покрытой меловой пылью травы, а высоко вздымающиеся буки на холмах отбрасывают таинственные тени на древние Камни.

Это знаменитый Эйвбери, самая южная из систем, и его история такова и так огромна его святость, что не было бы ничего удивительного, выйди отсюда великий крот или кротиха.

Но теперь Эйвбери уже давно и жестоко страдает. Ибо сюда пришла чума, а потом вторглись грайки и убили большую часть взрослых последователей Камня, а молодняк совратили Словом, чтобы лишить души и достоинства.

Из всех летописей, описывающих вторжение грайков, мало найдется таких печальных, как посвященные Эйвбери, чьи молодые кротихи были принуждены жить с кротами Слова и рожать им детенышей, а радостные ритуалы, песни и танцы, исполняемые к смене времен года, подвергались издевательствам и насмешкам, и за их исполнение жестоко карали.

❦

Но там, в тоннелях, где господствовали грайки, жила одна старая кротиха, помнившая времена до чумы и до Слова, а значит, помнившая сами Камни, и в Эйвбери она осталась последней, кто прикасался к ним.

Ее звали Виолета. К тому июньскому утру, когда Крота Камня в отдаленном Данктоне привели к Камню, она была совсем старой, и ее время близилось к концу. Она избежала казни и Покаяния, притворившись тупой и ничего не соображающей, но те немногие, кто хорошо ее знал, понимали, что эта кротиха значительнее, чем кажется, хотя и не догадывались насколько.

Грайки оставили ей жизнь, потому что она была хорошей нянькой для их кротят, держала малышей в чистоте, а в свое время дарила гвардейцам здоровое, крепкое потомство. Но потом, когда Виолета состарилась, грайки, считая, что ее плодовитость исчерпана, позволили ей удалиться вместе с немногими оставшимися в живых убогими местными кротами и кротихами. С кем она спарилась, никто не знает, но Виолета зачала детенышей, и в тот цикл сезонов, когда мы посетили Эйвбери, принесла свой последний приплод.

Старая кротиха растила малышей в надежде, что среди них найдется один или одна, с кем можно будет поделиться вечными секретами Камня. Но тот, на кого она надеялась, — сын по имени Уоррен — объявил, что станет гвардейцем, и она не смогла доверить ему то, о чем следовало молчать. Виолета знала, что Слово часто использует сыновей против матерей, такова уж его подлая природа.

Кое-как кротиха пережила зимние дни, и вот пришла новая весна, та самая, когда Уоррен нашел себе пару и завел детенышей. Виолете, видевшей все хуже и хуже, позволили навестить их, и когда она пришла и ощупала кротят своими сморщенными лапами, то ощутила милость Камня и поняла, что среди выводка есть одна, на кого пал свет Камня. Самочка, хорошенькая и крепкая, вскоре проявившая свою натуру, столь близкую и понятную Виолете, поскольку давным-давно, еще до прихода грайков, когда кроты свободно бегали среди Эйвберийских Камней, в дни своего детства она сама была такой же.

Малышке дали имя Мистлтоу, но сразу же стали звать просто Мистл. Когда наступил май и Мистл начала говорить и познавать окружающий мир, Виолета попросила Уоррена позволить подрастающей кротихе покинуть родную нору и поселиться в старом жилище у бабки, чтобы помогать старухе, которой уже трудно добывать червей и прочищать летние тоннели.

И Уоррен согласился, убедив свою глуповатую подругу, что в семье останется меньше ртов, да и его дряхлая мать заслужила какую-то помощь на старости лет.

Когда Мистл пришла к ней, Виолета потихоньку начала рассказывать ей о Камне — исподволь, деликатно, ласково, как взрослые говорят с маленькими, вспоминая, какими были сами, и Мистл почувствовала особую природу этих бесед и поняла, что это секрет, доверенный ей одной.

Когда настал июнь, Мистл неожиданно попросила бабушку, теперь уж совсем дряхлую, слепую и слишком слабую, чтобы ходить далеко, взять ее с собой посмотреть на Камни.

— Тише, моя милая, мы не должны говорить об этом.

— Но ведь ты не боишься их, как другие кроты, правда? Я слышала, как ты обращаешься к ним.

— И что ты подумала, любовь моя? — спросила Виолета, не решившись отрицать. Она знала, что в последнее время говорит сама с собой и, без сомнения, с Камнями.

— Я… я не знаю. Но думаю, я не боюсь Камней.

— Ты говорила кому-нибудь, что слышала, как я говорю с Камнями?

— Нет! — воскликнула Мистл. — Другие не поняли бы этого, хотя ты понимаешь, я знаю.

— Что я понимаю, моя милая? — тихо проговорила Виолета, и ее голос дрожал. Она чувствовала, что ее ведет Камень.

— Что Камни есть. Они были всегда. Они — как сама земля или небо. И… И…

— Да, Мистл?

— Мне… мне… мне страшно, — прошептала Мистл дрожащими губами. — Это… Я хочу сказать… Нас учат, будто Слово — единственный путь, но это неверно. Я чувствую, это не так, потому что Камни есть.

И она заплакала и поделилась с Виолетой своими страхами и тем, как они смущают ее душу.

— Вот почему я захотела, чтобы ты взяла меня к Камням, — чтобы я смогла сама увидеть их и решить, что это такое: пережитки прошлого или что-то еще. Ты понимаешь меня?

В ее глазах была боль, но также и мужество, и, хотя Виолета не могла видеть внучку, она почувствовала это, коснувшись ее лапой.

— Тише, милая, я скажу тебе то, чего не смела говорить никому с тех пор, как была почти твоих лет. Я верую в Камень. В Камне я была воспитана и в этой вере умру.

Мистл ощутила облегчение; она придвинулась поближе к Виолете, погладила ее, и та рассказала:

— В ночь, когда ты родилась, на востоке взошла Звезда, и в ту ночь я поняла, что на кротовий мир снизошла благодать, и надежда окрепла во многих старых сердцах вроде моего. Через несколько дней, впервые ощупав выводок Уоррена, я ощутила, что со мной говорит Камень. На тебе печать Камня, моя милая, хотя я не знаю, почему и с какой целью он коснулся тебя, как и не знаю, почему он говорил со мной, простой кротихой, которой недолго осталось жить.

Но рядом была ты, моя милая, и я молила Камень сделать так, чтобы ты пришла ко мне и я научила тебя, чему смогу. Свет озарил ночь твоего рождения, твоя жизнь пройдет, осененная этим светом, и ты должна хранить ему верность.

Они помолчали, прижавшись друг к другу, словно стали свидетелями истины, которая не нуждается в словах. Потом Мистл проговорила:

— Когда я заплакала, то не только из-за того, чему учит элдрен, а оттого, что ощутила сущность Камней. Это было что-то великое, и мне стало страшно. Что-то близится, и иногда оно снится мне, иногда я чувствую его, проснувшись. Но оно похоже на что-то, к чему я должна прикоснуться, чтобы узнать его, но не могу дотянуться, — я тянусь, но у меня нет сил… — Она снова заплакала, и Виолета обняла ее, поняв, что ее внучка начинает ощущать предназначение, какое имеет каждый крот, хотя не многие осознают его.