Летнее Солнцестояние

— Мне знакомы эти узоры, — сказал он самому себе. — Мне ведома их сила. Напой им что-нибудь, они ответят музыкой.

Он приблизился к камню и, протянув вперед лапы — словно желая согреть их чудесным светом, — принялся мычать. Камень отозвался множеством звуков — одни были нежнее и прекраснее всего того, что он слышал у стены, другие — пронзительнее и страшнее.

Ребекка испуганно съежилась и задрожала, Брекен почувствовал, что и им овладевает паника. Он прекратил свое мычание и бессознательно протянул лапу к камню, желая, чтобы тот замолчал. Свет вновь померк, но на сей раз они оказались не просто во тьме, а в бездне отчаяния, наполнившего их сердца ужасом и заставившего их еще плотнее прижаться друг к другу.

Брекен обнял Ребекку, и тут же свет стал разгораться вновь, изгоняя тьму отчаяния из их сердец. Вдруг Брекену почудилось в лапе какое-то непонятное жжение, будто камень опалил ее огнем. Брекен изумленно посмотрел на лапу, вновь перевел взгляд на камень, но не заметил ничего необычного.

— Нам пора, Ребекка, — сказал он и тут же направился к вырытому ими туннелю. Ребекка послушно пошла вслед за ним, она старалась держаться поближе к Брекену, боясь отстать от него хотя бы на шаг. Впрочем, едва они оказались в дупле, тревожное чувство совершенно оставило их, и они непроизвольно застыли, изумляясь тому, что видели и чувствовали этой ночью.

— Вернемся ли мы сюда когда-нибудь? — задумчиво произнесла Ребекка.

Что ей мог ответить Брекен? Он не знал не только этого, он еще, вдобавок ко всему, толком не понимал, где они только что побывали. Кроты продолжили путь наверх. Дупло оглашалось теперь совершенно иными, сухими и трескучими звуками, похожими на гром от незримых молний. Брекен и Ребекка слышали и шум ветра, деревянная тропа сотрясалась и ходила ходуном. Это означало, что на поверхности уже дул утренний ветер и раскачивал охранявшее Камень дерево.

Когда они оказались возле выхода из дупла, из туннеля послышались еще более жуткие звуки — стены из корней дерева напружинились и низко загудели. Они бежали между ними, чувствуя, что в любое мгновение корни эти могут вырваться из стен и обратить их в ничто. Кротам казалось, что они случайно подсмотрели нечто такое, что не дано знать смертным, и вот теперь слепая безжалостная сила пытается стереть их с лица земли и тем восстановить нормальный ход вещей.

Сплетенные из корней стены кончились, и кроты помчались по узкому неказистому туннелю к Гроту Корней — из лап совы в пучину вод. Грот Корней уже наполнился зловещим скрежетом и скрипом, страшные корни ожили, задвигались, заерзали, закачались, воодушевляемые ветром, дувшим на поверхности.

Брекен посмотрел на своды грота, прикидывая, не попробовать ли им выбраться на поверхность, прорыв ход наверх, но тут же оставил эту мысль, увидев, как высоко находятся эти своды, которые помимо прочего почти целиком состояли из кремня.

Ребекка же, не долго думая, устремилась в глубь грота. Брекену не оставалось ничего другого, как только побежать за ней, чтобы постараться остановить ее.

— Это невозможно! — завопил он, пытаясь перекричать царивший в гроте шум. — Мы здесь погибнем, слышишь?

Но Ребекка увернулась от него и прокричала в ответ:

— Вспомни о светящемся камне, он должен защитить нас!

С этими словами она ринулась в дебри корней.

Мгновение Брекен стоял в растерянности, но, почувствовав странный зуд в той лапе, которой он касался камня, вспомнил его свет и, уже больше не раздумывая, бросился вслед за Ребеккой. Они неслись вперед, то и дело увертываясь от зловредных плетей, огибая трещины и завалы. Они вновь чувствовали себя единым существом, пусть при этом Ребекка мчалась впереди, а Брекен сзади — это не имело никакого значения. Они были одним кротом, спасающимся от хищных коварных корней. Их вела память о камне и его мерцающем свете, что ограждала их от творившегося вокруг неописуемого хаоса. Каждый миг они находились буквально на волосок от гибели, но некая неведомая сила чудесным образом спасала их снова и снова, они же, подобно слепым кротятам, бежали вперед, ведомые лишь ею.

Вконец запыхавшись, они стремглав влетели в лабиринт, корни же так и тянулись за ними, пытаясь ухватить их за задние лапы и пленить навеки. Не чуя под собой ног, кроты миновали лабиринт и очутились в круговом коридоре, поразившем их своей тишиной и покоем.

Не говоря друг другу ни слова, они направились прямиком к норе Брекена. Меккинс все еще спал, сложив лапы на брюшке и довольно похрапывая. Брекен и Ребекка молча переглянулись: не было таких слов, которыми они могли бы выразить пережитые ими этой ночью радость и ужас.

Оказавшись в своей уютной норе, Брекен с трудом мог поверить, что события этой ночи не были сном, тем более что воспоминания об этих событиях с каждой минутой становились все более расплывчатыми ,и бессвязными, — возможно, он просто боялся и не хотел задумываться об их истинном значении и смысле.

Ребекка, напротив, помнила все, что с ними случилось, предельно ясно — как же иначе, ведь им довелось увидеть чудо, о существовании которого другие кроты даже и не подозревали. Она погладила Брекена лапой, желая передать ему свои спокойствие и веру, однако он ответил ей взглядом, в котором угадывался потаенный страх, ибо он сподобился лицезрения истины, превышавшей кротовье понимание и потому пугающей.

Вскоре они забылись сном, от которого их пробудило пение Меккинса, решившего, что им с Ребеккой пора возвращаться назад.

Прощание было недолгим, Ребекка и Брекен, в основном, молчали. И тут вдруг Брекен отчетливо осознал, что какая-то неведомая сила навеки соединила его судьбу с судьбой Ребекки, он стал частью ее, она — его частью.

Когда Ребекка и Меккинс ушли, Брекен вернулся в нору и молча лег на землю. Благоговейный ужас и восхищение, так и не покидавшие его душу, странным образом соседствовали в ней с невыносимым чувством потери. Он испытывал в левой лапе легкое жжение, однако с виду она была совершенно нормальной. Ему почему-то стало казаться, что резной узор, которого он коснулся в пещере, запечатлелся на ней, и тогда он постарался воспроизвести его, рисуя на земле бесконечные круги и линии. Брекен стирал их раз за разом, пока наконец не уверился, что узор вышел именно таким, как надо. Потом он много раз мысленно чертил его снова и снова, пока не запомнил его так же, как в свое время запомнил туннели Грота Эха. Зуд и жжение в левой лапе тут же стали утихать, и он уснул.

Глава двадцать третья

После Самой Долгой Ночи, которую Мандрейк провел в полном одиночестве, он впал в настоящее безумие. Он бродил по своим туннелям, по пустынным переходам Бэрроу-Вэйла, злобно бормоча и нещадно ругаясь, переходя порой на шибод, язык своих предков. Время от времени ему на глаза попадались несчастные, ничего не подозревавшие кроты — молодые и старые, самцы и самки, — которых он атаковал, обвиняя своих жертв в каких-то вымышленных грехах. Одних он уродовал, других — убивал.

Дрожащие он страха кроты прятались по своим туннелям и норам, удивляясь тому, что он постоянно звал Сару и Ребекку; Мандрейк неожиданно решил, что они не погибли, а отправились к Кроту Камня в Древнюю Систему. Наступил студеный январь, а Мандрейк так и продолжал исходить проклятиями:

— Gelert, helgi Siabod, a'm dial am au colled trwy ddodi ei felltith ar Faenwsdd Duncton

[— Пусть же Гелерт, пес Шибода, отомстит за эту мою потерю, и да падет проклятие на голову данктонского Крота Камня!]

Гелертом звали легендарного пса Шибода, который считался защитником его священных камней; в Данктоне в ту пору этого имени не знал никто.

Не будь Мандрейк таким исполином, его бы убили или изгнали за пределы системы другие кроты, но он был исполином, и с этим ничего не возможно было поделать. Единственным кротом, который отваживался общаться с ним, оставался Рун.

Рун едва ли не с удовольствием выслушивал гневные речи Мандрейка, в которых речь шла о Кроте Камня и мифическом Гелерте. Он знал, что власть постепенно ускользает из лап Мандрейка, переходя к нему, Руну. Ему следовало лишь дождаться своего часа.