Летнее Солнцестояние

Колония летучих мышей из нижней части леса, жившая в выгнившем изнутри стволе мертвого вяза, прекратила свое ежевечернее кружение и забилась в самые дальние уголки дупла, чтобы выйти оттуда только с наступлением тепла. Такие насекомые, как осы и божьи коровки, попрятались в щели, выискивая места, где можно втиснуться под древесную кору, отслоившуюся от ствола. Ленивые и сонные ежи тоже стали готовиться к зимовке, забираясь под листья и коряги, откуда виднелись их слегка подрагивающие острые мордочки.

Ноябрь сменился декабрем, и кроты отступили в нижние туннели своих систем, заделав часть входов, из которых особенно тянуло стужей. Это было самое мрачное, темное и безрадостное время. Кроты или часами лежали, свернувшись, или бродили по холодным, туннелям в надежде отыскать что-нибудь съестное. Единственными звуками, проникавшими к ним в норы,] были завывания ледяного ветра, треск и стук падающих ветвей и хлопанье крыльев сорок, на черном оперении которых отсвечивало серое хмурое небо.

И все-таки, сколь бы тягостной ни была атмосфера, царившая в это время в системе, в конце третьей недели декабря ее охватило возбуждение, связанное с приближением Самой Долгой Ночи. Даже в самый темный и мрачный час до нас долетает неяркий свет далекой звезды, слабый свет надежды, мерцание которого способно утешить любую сердечную боль и скорбь.

Самая Долгая Ночь! Время, когда молодые глупеют на глазах, предаваясь безудержным мечтам, а взрослые молодеют, вспоминая о далеком прошлом. В это время крот на минуту забывает о тех морозных месяцах, которые ему еще предстоит пережить, ибо знает, что после Самой Долгой Ночи — пусть это будет происходить почти незаметно — день начнет прибывать. Самая Долгая Ночь! Время, когда тьма и свет пребывают в равновесии, заставляя нас вновь и вновь поражаться таинству жизни.

В эту пору вспоминаются древние сказания и поются старинные песни, в которых говорится о появлении Бэллагана, об обретении первого Камня, о том, как он был расколот на семь сотен частей, о Вервейн Западного Камня, супруге Бэллагана, об их борьбе с тьмою во время первой Самой Долгой Ночи, об их сыновьях и дочерях и обретении новой системы, о том, как Бэллаган нашел первую, а Вервейн — вторую Книгу. И все-таки самой излюбленной кротовьей легендой, которую кроты рассказывали друг другу именно Самой Долгой Ночью, была история о том, как Линден, последний сын Бэллагана и Вервейн, отправился вместе с Книгами в Аффингтон, где научился читать их и за время Самой Долгой Ночи превратился в Белого Крота, через которого кроты обрели великую целительную силу любви и безмолвия Камня.

В память о Линдене кроты всех систем отправлялись Самой Долгой Ночью к Камню (или к предмету, олицетворявшему его). Зимний Ход невозможно было забыть, ибо в этот вечер улыбки, смех, забавы и проказы сочетались с молитвами, молчанием и торжественным ритуалом, после чего участники церемонии возвращались в свои норы и устраивали там веселый пир, и где помимо прочих рассказывалась и эта любимая всеми легенда. Затем кроты отходили ко сну и просыпались уже утром, воочию убеждаясь в том, что пережили еще одну Самую Долгую Ночь, а значит, в мир вновь должна прийти весна.

С приближением очередной Самой Долгой Ночи многие данктонские кроты, собиравшиеся побывать этой ночью возле Камня, передумали, вспомнив о прозвучавших год назад угрозах Мандрейка. Страхи стали еще больше, мораль упала еще ниже, и это в такое-то время, когда кроты естественным образом вспоминают о Камне и о необходимости возношения молитв о даровании его помощи и заступничества. Многие из кротов решили побывать на вершине холма тайно, хотя всячески отрицали это вслух (за редким исключением). Когда началась третья неделя декабря, система ожила — кроты принялись наводить порядок в своих норах и готовиться к приближающемуся празднику Самой Долгой Ночи, радостно посмеиваясь в его предвкушении.

Впрочем, находятся и такие кроты — и они будут всегда, — у которых шумные празднества и подготовка к ним не вызывают никакого энтузиазма. К их числу принадлежал и Брекен. Конечно же, он мог бы провести какое-то время в норе Ру (пусти она его к себе), но ему хотелось чего-то иного, чего — он не знал и сам. В то время как подавляющее большинство кротов системы пребывало в состоянии радостного ожидания, он, напротив, испытывал горестные чувства.

Порой он выходил на лесную опушку и смотрел на раскинувшиеся внизу пастбища, вспоминая импульс, возникший у него в тот момент, когда он впервые оказался возле Камня, — оставить систему и отправиться в направлении Аффингтона, пусть он не имел ни малейшего понятия о том, на каком расстоянии тот находится. В другие дни он молча сидел в тени Камня, думая о том, уж не зря ли тому приписывают чудесную силу, и едва ли не требовал от него чудесных проявлений его незримой власти. Иногда ему вспоминался Грот Корней; он снова и снова изумлялся тому странному обстоятельству, что ему так и не удалось пройти его насквозь. Обстоятельство это не позволяло ему отправиться в Аффингтон — как он мог покинуть систему, не исследовав ее центральной части?

— Что мне делать в чужеземных краях, — повторял он самому себе, глядя на уходящие вдаль пастбища, — если я и здесь ни на что не способен...

Ему было одиноко. Ему хотелось поговорить с кем-нибудь так же, как он некогда говорил с Халвером; он хотел познакомиться с таким кротом, который действительно мог бы научить его чему-то стоящему. Он искал знания, но не знал, где его можно обрести. Самая Долгая Ночь, в которую сердца всех кротов наполняются радостью, лишний раз напоминала ему о том, что он одинаково далек и от Камня, и от центра Древней Системы, и от всех прочих кротов.

— Ребекка! Послушай меня, Ребекка! У меня для тебя сюрприз, моя девочка!

Это был Меккинс, которого переполняла необычайная веселость. Он привел в нору Келью Розу.

Едва взглянув на Ребекку, Роза произнесла:

— Милочка моя, какая ты у нас худенькая и слабенькая! Нет, нет, так не пойдет!

Она сказала это добрым, но твердым тоном, присев нос к носу с Ребеккой и принявшись разглядывать ее с обстоятельностью матери, рассматривающей своего детеныша.

— Мне очень жаль, Роза, — прошептала Ребекка в ответ.— Очень-очень жаль...

Роза смотрела на нее с такой неподдельной любовью, что Ребекка вдруг заплакала, — так горько она не плакала еще никогда в жизни. Маленький Комфри хотел было захныкать, но Келью тут же взяла его к себе, и в следующее мгновение они с Меккинсом скрылись в темноте туннеля, оставив Розу и Ребекку одних. Теперь Ребекка могла наплакаться вволю.

Роза была достаточно умна для того, чтобы не стараться отвлечь Ребекку от ее горя. Она уже поняла, что Ребекка лишилась прежнего духа, возродить который не смог бы ни один целитель. Единственное, что Роза могла попытаться сделать, это направить ее по правильному пути и предоставить все остальное на волю Камня.

Наблюдая, как Ребекка играет с Комфри, Роза с удовольствием отметила, что детеныш не безразличен Ребекке, а потому положение нельзя считать таким уж безнадежным. Лаская малыша, Ребекка говорила ему нежные слова, но что стояло за ними — непроизвольная привязанность, надежда, вера, любовь к жизни? Всем этим Ребекка прежде обладала в избытке — прежде, но не сейчас — Роза ничуть не обманывалась на этот счет.

Она видела, что детеныш развивается совершенно нормально, но для того чтобы унаследовать хотя бы часть качеств, когда-то присущих Ребекке, должно же было сохраниться хоть что-то?! Его мало было кормить и вылизывать.

— Как нам быть? — восклицал Меккинс. — После того как она пережила этот кошмар — смерть всех своих детей, — мир стал для нее иным. Для того чтобы сделаться такой же, как прежде, ей нужно было бы родиться заново.

— Меккинс, хороший ты мой, я не знаю кротов с более добрым сердцем, чем у тебя. Мне кажется, дело не в том, что ей нечем жить... Видишь ли, она пережила встречу с подлинным злом, она видела его своими собственными глазами, чувствовала собственным рыльцем, она испытывала неимоверную боль от того, что его черные когти рвали ей нутро. Они терзают ее и поныне. Обычного крота подобные переживания убили бы на месте, она же, как видишь, жива, более того, ее привязанность к Комфри говорит о том, что мы имеем дело с необычной кротихой, отмеченной особой благодатью. Единственное, что может исцелить ее по-настоящему, — сила Камня, хотя — надеюсь, ты понимаешь это, — она уже никогда не станет той кротихой, какой была прежде. Зло, запавшее в кротовью душу, может изгнать оттуда только свет Камня. Только после этого она сможет прийти в себя.