Кумир

А еще Солженицын любит цитировать выкрестов. Я имею ввиду не тех, кого насильственно окрестили, и для верующих отступничество стало мукой на всю жизнь, а тех, кто продался, добровольно пошел служить. Вот уж кто ненавидит свой народ, вот уж кто, зная по себе, способен выворотить наружу все его пороки! И ненависть эта понятна, иначе как же ты, предатель, очистишься? Вот и в эту войну самыми жестокими карателями были полицаи.

И все же самое постыдное, что Солженицын оправдывает погромы: если, мол, разобраться беспристрастно, то жертвы сами вызвали на себя гнев народный. И высчитывает и выискивает по разным источником, что не столько-то было убито и изнасиловано, как сообщалось, а меньше, вот столько-то, а при вот этом погроме вообще только одноглазому еврею выбили гирькой второй глаз.

Всего лишь.

Человек, который в наши дни, после того, как фашистами был учинен вселенский погром, в ходе которого уничтожено полтора миллиона детей, способен после этого оправдывать толпу, жаждущую крови, идущую безнаказанно убивать и грабить тех, кто и защититься не может, такой человек – вне морали.

В ноябре прошлого года отмечали 40-летие с того дня, когда в "Новом мире" была напечатана повесть Солженицына "Один день Ивана Денисовича". О редакторе "Нового мира", о Твардовском, а это он ее напечатал, не упоминалось, называли другие имена. Дело известное: у победы много отцов, поражение – сирота. Впрочем, в одной из газет все же было сказано: 11 ноября Твардовский подписал в печать номер журнала. Как о техническом работнике: ему поручили, он подписал. Еще двадцать лет назад в интервью Би-би-си Солженицын говорил: "Совершенно ясно: если бы Твардовского не было как главного редактора журнала – нет, повесть эта не была бы напечатана." В этом же интервью он признавал, что и "Архипелаг ГУЛАГ" не был бы написан, если бы не появился и люди не прочли "Один день Ивана Денисовича": "Он в моей биографии сыграл ту большую роль, что помог написать "Архипелаг". Из-за того, что я напечатал "Ивана Денисовича" – в короткие месяцы, пока меня еще не начали гнать, сотни людей стали писать ко мне письма. А некоторые и приезжать и рассказывать еще. И так я собрал неописуемый материал, который в Советском Союзе и собрать нельзя. – только благодаря "Ивану Денисовичу". Так что он стал как бы пьедесталом для "Архипелага ГУЛАГа". Но прошло еще двадцать лет, и Твардовского в его судьбе, как не бывало. Итак, в общей сложности минуло 40 лет. Это значит, между прочим, что те, кому сейчас сорок, в ту пору только родились на свет. А те, кому пятьдесят, кто уже нет-нет, да и о пенсии начинают подумывать, тем в ту пору было только десять лет. Не ими то время пережито, откуда им что знать? Но автор повести, который в дальнейшем стал за нее лауреатом Нобелевской премии, а в ту пору – никому еще не известный автор, он знает и помнит, как все было, как в дальнейшем за эту повесть травили Твардовского, раньше срока свели в могилу.

Но теперь, спустя еще двадцать лет, Солженицын промолчал о Твардовском: его вспоминать, себя умалять. Зачем? И молчанием своим удостоверил всю эту ложь.

А ведь именно он, Солженицын, говоря уродливым современным языком, бросил слоган: "Жить не по лжи." Достоевский говорил: мы не прощаем не тех, кто нам причинил зло, кто перед нами виноват, мы не прощаем тех, перед кем мы виноваты. Вот их не прощаем. Да и вообще, долго носить в душе благодарность, делиться с кем-либо славою, обременительное это дело. Иван Денисович из одноименной повести, не философствуя, а по своему голодному лагерному опыту рассуждал просто:

"Брюхо-злодей добра не помнит." А куда, как не в "Новый мир" в ту пору можно было отдать повесть? Во главе журнала "Октябрь" – Кочетов, известный мракобес. "Знамя" возглавлял Кожевников. Он любил литературу, но – тайною любовью. Это он, прочтя рукопись романа Гроссмана "Жизнь и судьба", отправил ее не в набор, а в КГБ.

Ленинградские журналы? Они еще не отошли от страха после разгрома журналов "Звезда" и "Лениград", после того, что учинили над Ахматовой и Зощенко.

А в "Новом мире" при Твардовском печаталось все самое талантливое, что составило славу нашей литературы. И Юрий Трифонов напечатал здесь свои лучшие повести. Потом, когда Твардовского сняли с поста главного редактора, Трифонов перешел в "Дружбу народов". И Владимир Тендряков. И Василий Шукшин печатал здесь свои рассказы. Вообще большинство так называемых деревенщиков начинало и состоялось в "Новом мире": и романы и повести Федора Абрамова, и роман Бориса Можаева "Из жизни Федора Кузькина". Здесь печатали свои повести Василь Быков, Георгий Владимов, здесь напечатана была "Блокадная книга" Алеся Адамовича и Даниила Гранина, которую со страхом отвергли ленинградские журналы. Здесь начинал, окреп и получил мировую известность Чингиз Айтматов.

Как он за все за это отблагодарил Твардовского, я уже писал. Здесь напечатана была лучшая, на мой взгляд, книга Фазиля Искандера: "Созвездие Козлотура." В поэзии Александр Трифонович был переборчив, многие, особенно молодые поэты, имели основание обижаться на него. Например, он мог напечатать бездарную длиннейшую так называемую поэму на производственную тему, заткнуть ею брешь. Но автор оказался еще и несговорчив, не соглашался сокращать свою рифмованную газетчину. Тогда Твардовский сказал ему: "Вот если бы вам самому пришлось высекать это на камне, вы бы сами сократили все до минимума." А целую ветвь молодой поэзии, которой суждено было будущее, он не замечал, ему это было не по вкусу. Но лучшая проза печаталась здесь, в "Новом мире". При Твардовском журнал стал центром притяжения, центром духовной жизни общества.

Сюда стремились.

И вот – повесть "Один день Ивана Денисовича". Твардовский прочитал ее за ночь. И решил: голову положу, но напечатаю. Писатель, если это не ремесленник, а художник, не может не написать то, что в нем родилось и зреет и само просится на свет. Талант сильнее страха, он превозмогает. Да, бывали случаи, когда художник, поддавшись соблазнам, задавливал в себе свое дитя, и в нем погибал и художник и человек.