Страница 10 из 11
Похороны происходят на вторые сутки, а если они сопровождаются поминками, то на третьи и даже четвертые. Во все время около покойника не прекращается плач женщин, а во дворе не уменьшается численность мужчин. Утренние посетители сменяют бодрствовавших всю ночь. Какая бы рабочая пора ни была, при вести о покойнике каждый считает своей обязанностью бросить работу и отдать последний долг отходящему, а иногда и отъезжающему в загробный мир; последнее выражение употребляется, когда покойника провожают на кладбище с оседланной лошадью, с заряженным ружьем, шашкой, кинжалом и пистолетом.
Вынос тела происходит всегда до захода солнца. Несут его на носилках четыре, а иногда и шесть человек на плечах; за ними ведут лошадь, увешанную оружием; затем идут мужчины и в некотором отдалении от них женщины. По дороге к кладбищу на более просторном месте процессия останавливается для литии. Едва успевают опустить носилки на землю, как вереница женщин уже принимается опять за хлопание себя по щекам, мужчины тоже вновь проделывают попарно битье плетью своих шей. Более близкие родственницы здесь же обрезают себе косы и кладут их рядом с покойником. Здесь же раздаются всем желающим носить траур женщинам куски черной материи.
Затем из толпы выступал старик и с рогом арак’а произносил напутственное слово. По окончании всех этих обрядов покойного уносят на кладбище. Если он был жертвой убийства, то его провожают залпами выстрелов, в противном случае производят только один выстрел из его ружья. На кладбище его уже никто не провожает; несколько носилыциков доносят его до кладбища и опускают в семейный склеп. Кладбища обыкновенно находятся далеко от аулов. В некоторых аулах зимою положительно нельзя добраться до кладбища, и покойники до весны остаются в аулах, зарытыми в солому. Все работы, необходимые для предания земле покойного, исполняются безвозмездно.
Надевая траур, женщина отказывается от скоромной пищи, постится она, смотря по степени родства с покойником, от одной недели до 12 месяцев. Поминки устраиваются довольно часто и настолько роскошно, что иногда приводят к разорению. Зарезать, например, в один день до 30 голов рогатого скота, до 150 баранов, сварить 500 ведер пива и до 100 ведер арак'а, испечь до 3000 пшеничных хлебов — было нелегко в Нарской котловине. Однако некоторые фамилии не задумывались над этим
Обычное право
Кому приходилось следить за практикой кавказских окружных судов, тот не мог не обратить внимание на своеобразность уголовных процессов, где участниками являются наши туземцы, и, в частности, осетины.
Судится убийца, который никогда ни в чем предосудительном не был замечен.
— Вы признаете себя виновным? — спрашивают его через переводчика.
— Я убил, но я не виноват, — отвечает он переводчику, который передает его слова так: «да, признаю».
— За что же вы убили, положим, Муссу Гадаева?
— Его нива находится около нашего хадзар'а; каменная ограда ее в одном месте развалилась, мы ему каждый день советовали починить свой забор, иначе наша коза или теленок по недосмотру заберется на его ниву. «Хорошо, — говорил он, — завтра починю»; на другой день мы опять напоминали, а он — все завтра да завтра. Так прошло две недели, — мы просто измучились караулить своих телят. Однажды из нас никого не было дома, оставалась только старуха-мать и дети. Пока она доила коров, дети не сумели удержать коз, и две из них забрались на ниву. Мусса в это время возвращался с работы мимо нашего дома; он заметил коз и стал бранить покойников того, кому принадлежат эти козы. Мать, выгоняя коз, объяснила ему, что козы наши и что так ругаться нехорошо. Но Мусса продолжал ругаться; мать ушла, чтобы его не слышать… В это время я пришел с работы; когда на мое приветствие он мне ответил той же руганью, тогда и я обругал его… Он был сильнее, и если бы со мной не было кинжала, то он убил бы меня вилами.
Я нарочно обратил внимание читателя на этот, очень часто повторяющийся ответ убийц в кавказских судах, который совершенно ускользает из внимания суда, а иногда вовсе не передается переводчиком.
Все дело в том, что мы не можем смотреть на покойников, на загробную жизнь с осетинской точки зрения и сотни убийств объясняем врожденной кровожадностью. Нет, это не кровожадность, а долг, по которому осетин скорее согласится умереть или убить, чем отдать на поругание покойников.
Убить и умереть для осетина времен особа были синонимы; убивая сегодня, он знал, что сам тоже будет убит, если не завтра, то послезавтра или через неделю. Прежде чем оплакивать убитого, осетины оплакивают убийцу.
Воровство считается ремеслом очень позорным, да и воровать не имеет смысла: утварь и оружие охраняются зорко; украсть хлеб — святотатство; украсть лошадь не стоит, так как трудно сбыть ее; редкие случаи воровства мелкой и крупной скотины для пищи всегда раскрываются очень просто: потерпевший запугивает подозреваемого каким-либо святым и получает украденное добро, или прибегает к следующему способу обнаружить вора: в поминальный день, на третьей неделе великого поста, когда бывает особенно большое стечение народа, потерпевший является на сборище с кошкой или собакой и громко заявляет: «Эту собаку я сейчас зарежу в поминовение покойников того, кто украл у меня телка, и того, кто, зная вора, не укажет его». «Не делай этого, — отзывается тогда виновный, — не пропадет твое добро». — И действительно, не пропадает, — виновный выплачивает стоимость украденного. Таким образом, воровство было почти займом без предварителыюго согласия заимодавца: «долг» этот выплачивался.
Во время особа ограбление осетина осетином даже не было предусмотрено обычным правом. Но делать набеги за перевалы и грабить инородцев ставилось в заслугу. Потрава сена и хлеба вознаграждалась таким же количеством сена и хлеба. Простое нарушение общественной тишины и порядка, попросту — драка без поранения оканчивалась примирением; виновный должен был пригласить обиженного с несколькими друзьями и угостить их. Самый обширный отдел в обычном праве осетин занимают поранения и убийства. Всякое поранение, имевшее последствием членовредительство, подводилось под строго определенный параграф.
1. Поранение головы с повреждением черепа ценилось в 18 коров.
2. Рана, простиравшаяся до лба настолько, что шапкой нельзя было прикрыть шрама, — 18+9 коров. (У осетин 18 коров представляли из себя нечто вроде единицы меры.)
3. За повреждение большого пальца платили 9 коров, за указательный — 6 коров, за средний — 5 коров, за безымянный — 4, за мизинец -3. За повреждение правой ноги 15–18, смотря по степени повреждения; за левую — 15. Помимо этого, виновный должен был лечить больного на свой счет, а по выздоровлении его должен был устроить угощение (фынг). Размеры расходов на это угощение тоже строго определялись посредниками, хотя излишек щедрости не возбранялся.
К сожалению, драка и поранения не всегда оканчивались примирением. Потерпевший мог бытъ слишком злопамятным и не всегда соглашался на примирение, а хотел во что бы то ни стало выместить обиду. Такое злопамятство нередко было причиной убийства.
Отмстить за кровь или, как говорят осетины, взять свою кровь вовсе не значит убить самого убийцу, который мог быть хромым, косым, горбатым или старым; нужна жертва если не большая, то по крайней мере равная ее потере. Вот почему вся фамилия такого убийцы попадала в осадное положение, и если противники были сильнее, то без вины виноватые никуда не показывались, пашни и сенокосы их оставались не вспаханными и не скошенными; хлеб, если он еще был на корне, выкашивался или вытаптывался, скотина их падала под выстрелами и ударами шашки. Осажденные очень часто из амбразур башни наблюдали за проделками своих врагов и, если они приближались на ружейный выстрел, то их обстреливали. Вот на такие-то черные дни и нужны были друзья, которые уводили на хранение и прокорм скотину, доканчивали полевые работы и даже снабжали осажденных съестными припасами. Но еще больше были полезны женщины, которые, не подвергаясь мести, работали за себя и за мужей, были по ночам сторожами, обходя даже пашни и мельницы. Женщина вообще была якорем спасения как для своих, так и для посторонних. В ее присутствии убийца мог не бояться за свою жизнь.