Страница 40 из 46
Нападения кочевников все реже оставались безнаказанными. Серьезных успехов, в частности, русские добились в борьбе с киргизскими князцами. В 1642 г. атаман Е. Тюменцев возглавил лыжный поход из Красноярска и разгромил кызыльских, ачинских и аринских «непослушников». Летом того же года, выйдя на «сход» с томскими служилыми людьми, красноярский отряд под командованием С. Коловского и М. Кольцова двинулся вверх по Енисею (конница — берегом, пехота — на стругах). За р. Белый Июс объединенные русские силы в конном и пешем строю разбили укрепившихся на горе и отстреливающихся из пищалей киргизов и вынудили их заключить мир. В 1692 г. после очередной вспышки агрессивности кочевых феодалов был предпринят крупный военный поход из Красноярска на р. Кап; 730 конных и пеших ратников (среди которых было 87 ясачных людей и 182 добровольца из крестьян и посадских) во главе с В. Многогрешным нанесли сокрушительное поражение тубинцам, чем сильно подорвали позиции киргизских князцов, окончательно «замиренных», правда, лишь в начале XVIII в. [12, с. 50–58; 18, т. 3, ч. 2, с. 221].
Решительные меры по отражению и предупреждению набегов давали свои результаты: после удачных военных операций активность кочевых феодалов заметно снижалась, и на южных границах Сибири наступали периоды относительного затишья. Однако поскольку сил для нанесения решающих ударов по «немирным ордам» пе хватало, такие периоды обычно были непродолжительными. Па протяжении XVII в. ни в одном из районов массовой колонизации русский земледелец не жил в нормальных, мирных условиях. Тем грандиознее представляется все, что было сделано им за столь короткий отрезок времени.
Заключение
Все, что мог сделать русский к Сибири, он сделал с необыкновенной энергией, и результат трудов его достоин удивления по своей громадности. И. М. Ядринцев. Сибирь как колония в географическом, этнографическом и историческом отношениях
Первое столетие освоения русскими людьми Сибири явилось не только самым ярким, но и переломным периодом ее истории.
За время, отведенное одной человеческой жизни, огромный и богатейший край коренным образом изменил и внешний облик, и ход внутренних процессов, в его экономической и социально-политической жизни произошли коренные изменения.
К концу XVII в. за Уралом проживало уже около 200 тыс. переселенцев — примерно столько же, сколько аборигенов [35, с. 213]. Северная часть Азии вошла в состав более развитой в политическом, социальном, культурном и экономическом отношении страны, объединенной в централизованное и могучее государство, покрылась сетью городов, стала ареной невиданно оживленной для некогда глухих мест торговли, полем активной деятельности сотен ремесленников, тысяч «промышленных людей» и десятков тысяч земледельцев. «Горсть казаков и несколько сот бездомных мужиков перешли на свой страх океаны льда и снега, и везде, где оседали усталые кучки на мерзлых степях, забытых природой, закипала жизнь, поля покрывались нивами и стадами, и это от Перми до Тихого океана…» — так представлялся А. И. Герцену этот грандиозный процесс [37, с. 458].
В XVII в. Сибирь вышла из многовековой изоляции, обрекавшей ее народы на отсталость и прозябание, и оказалась в той или иной степени вовлеченной в орбиту практически всего комплекса международных связей, в общий поток мировой истории. Сибирь пересекли новые пути сообщения, связавшие воедино разбросанные на огромном расстоянии, ранее разобщенные и недоступные районы; начались разработки почти не используемых до XVII в. полезных ископаемых и эксплуатация других природных богатств.
Каковы были последствия развернувшихся в XVII п. в северной части Азии событий, какую роль сыграли они прежде всего в судьбах сибирских народов? Здесь трудно давать оценки, не выходя за рамки XVII в., ибо в нем многие процессы только зарождались или имели тенденцию лишь зародиться. И оценки эти не могут быть однозначными, как не может быть однозначным все, что несло людям общество, построенное на эксплуатации человека человеком.
Режим грубой феодальной эксплуатации обрушился всей тяжестью на плохо подготовленных к нему в большинстве своем сибирских аборигенов. Но, помимо фискального гнета и необузданного произвола новоявленных феодальных правителей, коренные обитатели Сибири испытывали и воздействие таких негативных факторов, которые оказались более пагубными, хотя в общем и объективно неизбежными, повсеместно выявляясь при соприкосновении европейских народов с жившими долгое время изолированно и сильно отставшими от них в социальном и культурном развитии племенами, — аборигены страдали от неизвестных ранее болезней, вредных привычек (к алкоголю, табаку), оскудения промысловых угодий.
На эти обстоятельства прежде всего и обращала внимание дореволюционная, да и ранняя советская историография, выдавая их чуть ли не за главный результат контактов русского и коренного населения Сибири. Теперь, однако, мы знаем, что для подавляющего большинства сибирских народов определяющей явилась другая сторона последствий их вхождения в состав государства, менее всего заинтересованного в уменьшении числа плательщиков ясака и стремившегося при всей своей эксплуататорской сущности по мере сил препятствовать этому. Включение Сибири в состав крупного централизованного государства означало установление на ее территории законности хотя бы в самом элементарном виде, приводило к прекращению прежней анархии и внутренних усобиц. Уже в XVII в. аборигены для разрешения возникавших в их среде споров и ссор все чаще обращаются к содействию русской администрации, видимо считая воеводский суд более объективным. При активном содействии представителей государственной власти, опасавшейся ясачного недобора, уменьшились, а затем и прекратились кровавые распри между различными родовыми и этническими группами Сибири [153, с. 414, 436; 18, т. 3, ч. 2, с. 248–249; 134, с. 120–122]. Вскоре проявились и положительные последствия мирных контактов сибирских аборигенов с трудовыми (и в целом не менее эксплуатируемыми) слоями русского народа.
Местные жители, познакомив русских с некоторыми гидами съедобных растений и рядом полезных в новых условиях хозяйственных навыков, в свою очередь сильно изменили под воздействием русских быт и характер трудовой деятельности: у аборигенов складывались более совершенные приемы промыслов, земледелия и скотоводства, из нх среды все чаще стали выходить «люди торговые и прожиточные». Следствием этого взаимообогащения культур явилось не только разрушение натуральных форм хозяйства и ускорение социально-экономического развития местных народов, но и установление общих классовых интересов у пришлого и коренного населения. Показательно и то, что, несмотря на продолжение в аборигенной среде миграционных и ассимиляционных процессов, несмотря на опустошительные эпидемии и феодальный гнет, районы расселения сибирских народов не менялись столетиями, а общая численность коренного населения Сибири возрастала и в XVII в., и в последующих столетиях (если к началу XVII в. коренное население Сибири насчитывало 200–220 тыс. человек, то в 1926–1939 гг. численность сибирских народов составила 800 тыс. человек) [42: 104, с. 682–700; 106, с. 275–358; 102, с. 6; 47, гл. 1; 148, с. 69; 58, т. 2, с. 505]. Это было возможно лишь в условиях сохранения и жизнеспособности хозяйства аборигенов и решительного преобладания положительного над негативными явлениями при контактах с русскими переселенцами.
Особенно очевидными выглядят положительные последствия присоединения сибирских земель к России, если рассматривать значение этого события в масштабе всей страны, неотъемлемой частью которой быстро становилась Сибирь.
И здесь, разумеется, не все обстояло просто. Грандиозное расширение границ Русского государства еще более уменьшило плотность населения в стране, и до XVII в. весьма незначительную, дало новые возможности развитию «вширь» господствовавшим феодальным отношениям, замедлив тем самым их эволюцию, потребовало дополнительных расходов на военно-административные и иные непроизводительные нужды… Но на первый план и здесь явно выступают последствия иного рода.