Страница 17 из 46
Поскольку главными факторами при основании таких опорных пунктов были соображения политического порядка, а не топографические условия, жителям сибирских городов и острогов нередко приходилось терпеть большие неудобства, самым частым из которых при недостатке высоких участков являлось наводнение, а при их наличии — трудности с водоснабжением. Показательно, что подтопляемые во время половодий остроги часто переносились с места на место, но стойко держались в избранном районе, так как были там необходимы. Для расположенных же на «высоких местах» поселений особенно опасными были пожары. Наиболее пагубно этот бич всех русских городов отразился на развитии сибирской столицы. Так, только с 1658 по 1701 г. Тобольск горел 10 раз [72, с. И; 98, с. 16–17].
Восстановление сгоревших городов, ремонт подмываемых водой и обветшавших строений наряду с возведением всего этого заново — постоянный и наиболее распространенный в XVII в. вид трудовой деятельности русского человека в Сибири, основное содержание градостроительного освоения ее территории. Являясь одним из самых ранних и главных занятий переселенцев, строительное дело сопровождало каждый шаг русского человека за Уралом и вполне закономерно стало в XVII столетии одним из самых регламентированных. Довольно четкий порядок прослеживается не только при основании городов, но и при их реконструкции и тому подобных работах. И если о сооружении своих жилищ переселенцы обычно заботились сами, то восстановление, перенос и расширение городских укреплений, строительство и ремонт казенных зданий (воеводских изб, амбаров и т. п.) было государственной повинностью и возлагалось на все городское и уездное население «по развытке» в соответствии с имущественным положением. Когда местных жителей оказывалось недостаточно, присылались служилые люди из других городов. О тяжести городовой повинности свидетельствует тот факт, что население нередко предпочитало собрать для выполнения «государевых изделий» деньги и нанять вместо себя людей, которым постоянное занятие строительным делом было «за обычай» [5, № 198; 58, т. 2, с. 81].
К началу XVIII столетия трудами служилых и «иных чинов» людей в Сибири в общей сложности было возведено около 150 крепостных сооружений, из которых, правда, лишь 20 смогли в XVII в., как наиболее крупные, функционировать в качестве уездных центров — Тюмень, Тобольск, Пелым, Березов, Сургут, Тара, Нарым, Верхотурье, Туринск, Мангазея, Томск, Кетск, Кузнецк, Енисейск, Красноярск, Илимск, Якутск, Нерчинск, Иркутск, Албазин [58, т. 2, с. 126; 49, с. 80]. Для территории в 10 млн кв. км это, конечно, немного, но и немало, если учесть скудость людских ресурсов, крайне слабую плотность населения и суровый климат Сибири. Трудно переоценить значение этих, казалось бы, крохотных оазисов европейской цивилизации в восточном ее варианте для истории Северной Азии. Они полнее всего олицетворяли новую, русскую Сибирь в глазах аборигенов, связали этот огромный и дикий край в одно целое и, обладая, как правило, немалым экономическим потенциалом, заложили основу всех будущих преобразований зауральских земель.
Обычно сибирские города и остроги выполняли одновременно несколько важнейших функций — военно-оборонительную, административную, налогово-финансовую, культовую, перевалочно-транспортную, торговую, промышленную и др. Исследования показывают, что «для каждого отдельного города в каждый данный момент в этом комплексе функций имелась и своя, определяющая облик данного города функция» [34, с. 136]. Однако, даже не становясь экономически развитыми центрами, т. е. городами в полном, социально-экономическом значении этого слова, укрепленные поселения Сибири играли наиболее важную роль в истории края как опорные пункты именно хозяйственного освоения его громадных и труднодоступных территорий. Хозяйственная деятельность русских людей на всем пространстве от Урала до Тихого океана стала возможной прежде всего благодаря появлению в Сибири городов, но, в свою очередь, и сама в немалой степени обусловила их появление. О различных видах этой деятельности и пойдет речь далее.
* * *
Знаменитый русский историк Н. М. Карамзин в свое время образно охарактеризовал Сибирь как «второй Новый мир для Европы, безлюдный и хладный, но привольный для жизни человеческой, ознаменованный разнообразием, величием, богатством естества, где в недрах земли лежат металлы и камни драгоценные, в глуши дремучих лесов витают пушные звери, и сама природа усевает обширные степи диким хлебом, где судоходные реки, большие рыбные озера и плодородные цветущие долины… в безмолвии пустынь ждут трудолюбивых обитателей, чтобы в течение веков представить новые успехи гражданской деятельности…» [60, с. 370–371].
Надо, однако, заметить, что уже самые первые шаги русского человека по сибирской земле сопровождались освоением ее несметных и практически не используемых богатств, пусть вначале и весьма поверхностным. Развитие миграционных процессов привело уже в XVII в. к включению в хозяйственный оборот России по сути дела всей Северной Азии. И главная роль на начальной стадии ее освоения принадлежала колонизации промысловой. Она явилась не только первичным, но длительное время и основным видом использования природных богатств на большей части сибирской территории, особенно к востоку от Енисея.
Первые русские переселенцы оседали в Сибири прежде всего по берегам ее главных рек, становившихся как бы «каркасом» первоначального расселения (111, с. 9, 17]. Реки служили в этой стране главными, а часто и единственными транспортными артериями, давали важнейший источник существования — рыбу, приречные земли обычно более всего подходили и для хлебопашества, и для скотоводства, междуречья же в XVII в. осваивали в основном охотники за пушным зверем.
На огромном пространстве сибирской тайги в годы расцвета соболиного промысла действовали тысячи промышленников. И хотя по своей общей численности они значительно уступали другим категориям русского населения Сибири XVII в. (служилым людям, крестьянам), в отдельных ее районах в это время численность промысловиков бывала таковой, что оказывалась либо равной количеству охотников из коренного населения (как в Якутии и Енисейском крае в 40-е годы), либо даже превосходила его (как в Мангазейском уезде в начале XVII в.). Всемерно содействуя присоединению обширнейших территорий к Русскому государству, промышленники укрепляли его могущество еще и тем, что наполняли сотнями соболиных «сороков» внутренние и внешние рынки страны, обогащали «государеву казну» сданными в качестве десятинной пошлины мехами и в итоге давали такое количество пушнины, которое намного превышало ясачный сбор. Вплоть до XVIII в. благодаря усилиям именно промыслового населения Сибири Россия занимала первое место в мире по добыче и экспорту «мягкого золота» [12, с. 224; 110, с. 69—104; 109, с. 21–23; 36, с. 21].
Начало бурного развития соболиного промысла в Сибири приходится на 20-е годы XVII в., а период наивысшего подъема — на середину столетия. Главным промысловым районом к этому времени стала Восточная Сибирь. Западная уступала ей не только в количестве, но и в силу менее суровых климатических условий в качестве соболя. (Высокое же качество сибирской пушнины в целом определялось тем, что «в суровых климатических условиях волосяной покров пушных зверей приобретает особую пышность, нежность и шелковистость») [139, с. 506]. Районы интенсивного пушного промысла находились далеко от наиболее удобных для жилья (и соответственно наиболее заселяемых) мест; промышленникам было хорошо известно, что «от стука, и от огня, и от дыма всякий зверь выбегает», и они направлялись вначале в низовья Оби и Енисея, а затем — на Лену и еще далее на восток [58, т. 2, с. 76]. Основной контингент промышленников, как и вообще переселенцев в Сибирь, по-прежнему поставлял черносошный Русский Север. Ими прежде всего являлись крестьяне, стремившиеся поправить свое материальное положение в «златокипящих государевых вотчинах». Дорога к сибирским соболям была, однако, опасна, длинна, нередко отнимала несколько лет и, что немаловажно, требовала значительных средств на подъем.