Страница 12 из 46
В самой Сибири сложность передвижения в первую очередь определялась необходимостью преодоления волоков (наличие которых, по мнению ряда ученых, и делало сибирские пути удобными). Вот условия перехода по одному из волоков — Маковскому.
Для его преодоления требовалось 2–3 дня, но это был путь «через грязи великие», «через болота и речки», «а на иных местах, — сообщает очевидец, — есть на волоку и горы, а леса везде темные». Для переброски грузов там, кроме людей, могли использовать лишь вьючных лошадей или собак, «а телегами через тот волок ходу за грязьми и болоты никогда не бывает».
Не легче был переход на Енисей и по северному, Туруханскому волоку. Здесь «сложность пути заключалась в неоднократных перегрузках клади, так как на разных участках могли проходить суда различной грузоподъемности».
Из кочей или дощаников грузы переносили в лодки, на них двигались по озерам и протокам («рентам») непосредственно к волоку, по нему грузы переносили уже «на себе» или «волокли» на тележках, затем снова передвигались на лодках через систему озер, торопясь пройти их до летнего спада воды, когда через протоки не могли пройти даже на лодках и вынуждены были поднимать уровень воды с помощью парусных и земляных запруд [18, т. 3, ч. 1, с. 112, 119; 12, с. 26, 27].
К востоку от Енисея волоки, как правило, представляли собой горные перевалы; переправить через них лодки и струги обычно не удавалось, всю кладь приходилось переносить на себе, а суда строить заново. Такие сухопутные «вставки» в речные маршруты были довольно значительными, а к трудностям их преодоления добавлялась еще и сложность плавания по самим рекам, изобиловавшим порогами [111, с. 42, 48].
С «великим трудом и большой нужою» было сопряжено, например, передвижение по Верхней Тунгуске (Ангаре); «судовой ход» там был «тяжел и нужен, река Тунгуска быстрая и пороги великие». На них дощаники приходилось выгружать и переносить весь груз «па себе» либо сплавлять на небольших лодках, а пустые суда тянуть «канатами, человек по 70 и больше» по «небольшим проезжим местам, где камней нет». На Илиме плавание опять затрудняли многочисленные пороги, через которые «взводили суды» таким же образом, а грузы «обносили на себе».
Еще труднее был путь через «Ленский волок», особенно по рекам Муке, Купе и Куте. Летом по ним можно было идти лишь на небольших плотах, «а в малых де судах и в стружках отнюдь… итить немочно, потому что… реки каменые и малые, ходят по них судами только в одну вешнюю пору, как половодье бывает… а плотишка… делают малы, только подымают пуд с 20, и везде, бродя, с камени те плотишка сымают стегами, а те де речки, идучи, перед собою прудят парусы».
Главная сложность плаваний по северным рекам определялась крайне коротким периодом навигации, часто вынуждавшим зимовать в пустынных, непригодных для жилья местах.
Проложенные во второй половине 1630-х годов отрядами служилых и промышленных людей сухопутные дороги на северные «заморские» реки были сопряжены с трудностями уже другого рода. Ехать приходилось «о два кони» по безлюдным и диким гористым местностям, в пути лошади нередко погибали, «а иных… сами с голоду съедаем», заявляли служилые люди, прибавляя, что в дороге «голод великий терпят, едят сосновую кору и траву, и корень, и всякую едь скверную».
Однако, пожалуй, самые тяжкие испытания выпадали на долю тех, кто избирал морские пути. Особенностью омывающих Сибирь океанов является прежде всего негостеприимность берегов, а сильные ветры, частые туманы и тяжелый ледовый режим создают на редкость трудные навигационные условия. Чрезвычайно трудным был, например «мангазейский ход» — плавание по бурному «Мангазейскому морю» (Обской губе). «Путь нужен и прискорбен и страшен от ветров» — так характеризовали его в XVII столетии. Редкий год обходился там без «морского разбою», когда не успевшие укрыться от непогоды в устьях рек кочи выбрасывало на берег, а находившиеся в них грузы топило или «разметывало» на расстояние в несколько верст. Многие из выброшенных «душою да телом» мореплавателей погибали в бесплодной тундре от голода и стужи. Случалось, что в течение нескольких лет из-за подобных катастроф ни один коч не мог добраться до Мангазеи.
Свирепые бури часто разбивали суда и при плавании вдоль восточносибирского побережья (вспомним поход Алексеева и Дежнева); подолгу задерживали полярных мореходов и «прижимные» ветры, вынуждая идти «бечевою и греблею, мучая живот свой». Однако главную опасность в этих плаваниях представляли льды. Сохранилось немало рассказов о том, как «льды ходят и кочи ломают», как «затирает теми льды заторы большие»; иной раз лишь «с великой нужею» удавалось провести коч «промеж льды»: через них мореплаватели «выбивались и просекались», плыли, выбирая «мен? льдом почемережи», двигались «по заледью возле земли… по протокам». Через тонкий лед пробивались «о парусе», «испротирая» нашивки и «прутьё» у кочей, замерзали в открытом море, подолгу оставаясь «в заносе» вдали от берегов без дров, и без «харчю», и без воды; в таких случаях, оставив вмерзшие в лед кочи, «волочились» пешком на берег, «перепихиваясь с льдины на льдину», при этом далеко не всегда удавалось захватить с собой из кочей «запасы». «Морем идучи, оцынжали, волочь не в мочь» — так, случалось, объясняли мореходы гибель своего груза. «Помимо опасностей плавания, — писал С. В. Бахрушин, — полярные мореходы много страдали от недостатка свежей воды и продовольствия, и среди них очень часто свирепствовала цынга, «от морского духу и дальнего нужного пути» [18, т. 3, ч. 1, с. 115–128; 123, с. 270; 111, с. 48].
Положение сибирских мореходов осложнялось и трудностью устройства для них опорных пунктов непосредственно на побережье: остроги и зимовья на севере Сибири прятались в глубине устьев рек и «губ»; только на гористых берегах тихоокеанских морей, где таких устьев мало, при защищенных от ветра бухточках русские со временем смогли построить небольшие острожки [111, с. 48].
Рассматривая чисто внешние «условия обитания» в Сибири XVII в., нельзя не остановиться и на такой общей их особенности, как чрезвычайная суровость климата. Долгая сибирская зима страшит своими морозами жителя Европейской России и в настоящее время, между тем в XVII столетии холода были более жестокими, чем в XX в. (период с конца XV по середину XIX в. обозначен палеогеографами как «малый ледниковый период») [45, с. 15–18; 51, с. 105]. Короткое, но жаркое лето до сих пор изводит не столько зноем, сколько немыслимо кровожадными и многочисленными полчищами гнуса — этого «бича таежных и тундровых пространств», способного довести до исступления непривычного человека.
«Гнус — это вся летучая мерзкая гадость, которая в летнее время днем и ночью пожирает людей и животных… Владения его необъятны, власть безгранична. Он доводит до бешенства лошадей, загоняет лосей в болото. Человека он приводит в мрачное, тупое озлобление… Это целое сообщество кровососов, работающих посменно, круглосуточно целое лето. Гнус прежде всего поражает и давит своей массой. Он не появляется, а именно наваливается…» — так отзывался об этом «явлении природы» известный советский географ В. П. Кальянов, прошагавший не одну сотню верст по Сибири. Он оставил одно из самых ярких описаний причиняемых сибирским гнусом мук [59, с. 82–83]. В XVII в. о сибирском гнусе писал русский посланник в Китае (1675–1678 гг.) Н. М. Спафарий, отметивший что «от мошек» без специальной защитной сетки «человек ходить не может и получетверти часа» [132, с. 95].
Нельзя не учесть также, что при неимоверной протяженности переходов раннее замерзание рек и позднее их освобождение ото льда не только замедляло передвижение по главным транспортным артериям, но и сильно осложняло снабжение первых переселенцев. Почти все они, не имея возможности сразу же приспособиться к новой обстановке, испытывали периоды как хронического недоедания, так и острого голода, постоянно ощущали недостаток в самом необходимом. В частности, ратные люди подолгу вынуждены были служить «великому государю» без жалованья — «с травы и воды»; в походах им нередко приходилось питаться «сосновой и лиственной корой» и «всякою скверною».