Страница 15 из 72
Боярская дума решительно отвергла претензии Мнишеков и подвергла отца царицы унизительному допросу. 15 июня семью Марины выдворили из Кремля и поселили в доме опального дьяка Афанасия Власьева. В августе вдова Лжедмитрия со всеми ближними отправилась в изгнание в Ярославль.{90}
Между тем слухи о чудесном спасении «царя Дмитрия» не только не прекратились, но, напротив, захлестнули всю страну. Юрий Мнишек всеми возможными средствами поддерживал и раздувал их. Однако было бы неверно возлагать ответственность за эти слухи лишь на семью Мнишеков и польских сторонников Лжедмитрия I. Почвой для мифа были народные настроения, вера в «доброго царя». Юрий Мнишек пытался использовать эти настроения, чтобы возродить самозванческую интригу. Как бы то ни было, центром интриги вновь стал Самбор, где вскоре после переворота 17 мая появился человек, выдававший себя за спасшегося «Дмитрия». Новый самозванец пользовался покровительством хозяйки Самбора — жены Юрия Мнишека. Кажется невероятным, чтобы пани Мнишек могла действовать на свой страх и риск, предоставляя убежище и помощь человеку, нисколько не похожему на ее зятя. По-видимому, интрига была санкционирована Юрием Мнишеком и царицей Мариной. Мнишек и окружавшие его люди были пленниками в России. Но даже находясь в ссылке в Ярославле, поляки имели при себе оружие, челядь, могли свободно передвигаться по городу. Все это позволило Мнишеку установить контакты с польскими послами в Москве и завести тайную переписку с Самбором.{91} Мнишекам всячески помогали братья Бучинские, утверждавшие, будто вместо царя был убит похожий на него дворянин.{92} Следуя указаниям Мнишека, его жена в Самборе стала спешно вербовать сторонников для «Дмитрия». Во Львове и других местах польские офицеры получили от нее письма с категорическими заверениями, что Дмитрий жив.{93} Инициаторы новой интриги пустили слух, что чудом спасшийся русский царь прибыл в Самбор собственной персоной. Первоначально никто не верил толкам такого рода, но постепенно положение стало меняться. В начале августа 1606 г. литовский пристав объявил задержанным в Гродно русским послам, что прежде (в июле? — Р. С.) он знал по слухам, а теперь узнал доподлинно от Е. Воловича, что «государь ваш Дмитрей, которого вы сказываете убитого, жив и теперь в Сендомире у воеводины (Мнишека. — Р. С.) жены: она ему и платье, и людей подавала».{94} Информация исходила от «добрых панов», родни и приятелей владелицы Самбора. Один из них, ветеран московского похода самозванца пан Валевский мог сообщить множество «достоверных» подробностей о бегстве государя за рубеж. В Москве, утверждал он, у Дмитрия было два двойника — некто Барковский и племянник князя Мосальского. Они были похожи на царя как две капли воды, исключая разве что знаменитую бородавку. В день переворота убит был не Дмитрий, а Барковский. Царю удалось ускакать из Москвы.
Интереснейшие сведения о новом самозванце собрал в августе 1606 г. итальянский купец Ф. Талампо, ездивший в Западную Украину, где находились владения Мнишеков. По словам купца, московский царь бежал из России с двумя спутниками и ныне живет здоров и невредим в монастыре бернардинцев в Самборе; даже прежние недруги признают, что Дмитрий ускользнул от смерти.{95}
В первых числах августа русские послы узнали от приставов, что в Самбор к государю начали съезжаться польские ветераны — участники московского похода «и те многие люди, которые у него были на Москве, его узнали, что он прямой царь Дмитрей, и многие русские люди к нему пристали и польские и литовские люди к нему прибираютца; да к нему же приехал князь Василей Мосальской, которой при нем был на Москве ближней боярин и дворецкой».{96}
Фактически владелица Самбора, следуя инструкциям дочери — царицы московской Марины и мужа, приступила к формированию «двора» и наемного войска для нового самозванца. Взявшись исполнить роль тещи нового «Дмитрия», она «людей к нему приняла з 200 человек».{97}
При особе «Дмитрия» в Самборе будто бы находился князь Василий Мосальский, выехавший из Москвы «сам-друг», т. е. вдвоем с другим человеком. Поляки утверждали, что к «Дмитрию» прибыл один из главных его приближенных боярин и дворецкий князь Василий Михайлович Рубец-Мосальский. Но то была легенда, носившая устойчивый характер. Год спустя, в 1607 г. польские послы доносили из Москвы, что осажденные в Туле повстанцы имеют гетманов, или главнокомандующих, «князя Мосальского, который при Дмитрии был назначен послом в Польшу, другого — Болотника…».{98} Своим послом в Польшу Лжедмитрий I назначил дворецкого В. М. Мосальского. Но после переворота тот был отослан на воеводство в Корелу, где и оставался во время восстания Болотникова. Таким образом, он не мог быть ни в Самборе, ни в Туле.
В Польше русские послы получили информацию, что некий князь Василий Мосальский «пристал» к «царевичу Петру» в Северской земле. Вероятно, это был князь Василий Федорович Александров-Мосальский. Но он не мог возглавлять оборону Тулы, поскольку погиб в бою под Калугой. Из трех других князей Мосальских один попал в плен до осады Тулы, а другой безотлучно находился в пограничной крепости.{99} Таким образом, в обороне Тулы принял участие лишь князь И. Д. Клубков-Мосальский, который при Лжедмитрии I занимал невысокое служебное положение и даже не имел воеводского чина.{100} Скорее всего, польские послы допустили ошибку. Старшим по чину тульским воеводой был не князь Мосальский, а боярин князь Телятевский. Никто из бояр Мосальских не служил ни «царю Дмитрию» в Самборе, ни «царевичу Петру» в Туле.{101}
Самым знатным лицом при самборском самозванце был Заболоцкий: «Да при нем же («Дмитрии». — Р. С.) некоторой Заболоцкой, москвитин выезжей».{102} В Москве было целое гнездо дворян Заболоцких. Измена одного из них пагубно отозвалась на карьере всех других. Согласно помете в Боярском списке 1606–1607 гг., В. В. и И. И. Заболоцкие были брошены в тюрьму и исключены из списка «больших московских дворян».{103}
Будучи в Польше, царские послы получили достоверную информацию о внешности самборского самозванца и тотчас же выступили с заявлением, что под именем Дмитрия скрывается беглый московский дворянин Михаил Молчанов, любимец Отрепьева, нисколько на него не похожий: «Тот вор Михалко прежнему вору (Лжедмитрию I. — Р. С.) не подобен, прежней был вор рострйга обличьем бел, волосом рус, нос широк, бородавка подле носа, уса и бороды не было, шея короткая; а Михалко Молчанов обличьем смугол, волосом черен, нос покляп, ус невелик, брови велики нависли, а глаза малы, бороду стрижет, на голове волосы курчеваты, взглаживает вверх, бородавица на щеке».{104} Молчанов говорил по-польски и знал латынь. После переворота 17 мая 1606 г. он был отдан в руки палача, который исполосовал ему спину кнутом. Русские послы полагали, что «пятно» на государственном преступнике поможет им разоблачить вора. «У нас есть пятно, — заявляли они, — … приметы у него на спине, как он за воровство и за чернокнижство был на пытке и кнутом бит, и те кнутные бои на нем знать».{105}
Вяземский помещик средней руки Михаил Андреевич Молчанов происходил из рода Молчановых-Ошаниных, выслужившихся в опричнине. Уже при царе Борисе Михалко пользовался дурной репутацией в Москве. Когда ему велено было расследовать дело о незаконной выдачи вина, дьяк Алексей Карпов встретил его в приказной избе словами: «…Два, де, вас, воры ведомые во всем твоем в Московском государстве»; и другого вора, — поясняет в своей челобитной М. Молчанов, — имянем не сказал; «да и тот-то (очевидно, главный вор. — Р. С.), де, тебе не пособит, на кого, де, ты и надеешься».{106} Имея в виду дальнейшую карьеру Молчанова, И. И. Смирнов высказал предположение, что дьяк имел в виду измену Михалки в пользу Лжедмитрия I.{107} Как бы то ни было, Молчанов не только перебежал на сторону самозванца, но и принял участие в убийстве Федора Годунова, благодаря чему добился дружбы самозванца, стал «его тайным пособником во всех жестокостях и распутстве».{108}