Страница 2 из 13
Он протянул мне клипер.
- Чтобы я тебя здесь больше не видел, понял?!
Я вздрогнул от неожиданности.
- Оглох, что ли? - крикнул солдат. - Здесь военный объект. Давай... давай отсюда...
Уговаривать меня не пришлось. Я примчался домой и сразу же бросился в огород к бочке, куда мы собирали воду. Водопровод работал два часа в день. Остальное время кран только шипел или вовсе молчал.
- Ты что делаешь у кадушки? - крикнула бабушка. Сердце моё сжалось, я вспомнил, что мне ещё предстоит. Бабушка подошла и посмотрела на клипер.
- Где ты его взял?
Я рассказал,
- Хлеб?! За эту ерунду, - удивилась бабушка. - Горе ты наше... Просто не знаю, что с тобой делать...
Она смотрела на меня своими карими, очень усталыми глазами.
- Подарок ведь, - сказал я.
- Что ж теперь сделаешь, - сказала бабушка и вздохнула. - Дари.
Времени оставалось ещё больше часа, и я вышел па угол, где ребята играли в «пожарника». Здесь были и Вовка Жереб, и Котька Грек, и Цубан, и даже горбатый Вася. Вася был младше меня на год. Ни матери, ни отца у него не было, только старая бабка. Беднее Васи жил лишь один Киндер.
- Будешь ставить? - спросил Жереб.
Я порылся в кармане и нащупал десять копеек. Виту я всегда носил с собой - медный царский пятак. Отличная у меня была бита.
Я кидал биту последним. Он легла у самого круга, в котором лежали деньги, но попался какой-то дурацкий камень, она звякнула об этот камень и укатилась метра на два от кона...
- Я бью, - крикнул Вася и плюхнулся на колени. Я увидел, как над горбом поднялась рука с битой и услышал, как зазвенели деньги.
- Две есть, - сказал Вася и ударил третью. Монета взлетела и снова упала «решкой».
- У, черт!
- Спокойнее, - сказал Жереб и тоже смазал.
- Моя будет, - сказал Котька и ударил по самому краю монеты. Монетка перевернулась и легла на «орла». Котька взял две. Последнюю забрал Шурка Цубан.
Я сел на крыльцо. Единственное розовое крыльцо, которое сохранилось от двухэтажного дома. Крыльцо и одна стена, которая грозила рухнуть.
- С Перелешенской улицы к нам подошёл старик в соломенной шляпе, галстуке и в чёрном пиджаке. В руках он держал старый портфель. Он посмотрел, как ребята играют в «пожарчика», и покачал головой.
- Ай-ай-ай. Азартные игры!
Но на него никто не обратил внимания.
- Послушайте, дети, - его тень упала на кон, и я увидел, что Жереб злится. - Я хочу вам предложить, - продолжал старик, - киноленту. Это великолепная кинолента. За хлеб вы можете получить уникальные кадры. Вы только посмотрите - он полез в портфель и достал рулон плёнки. - Вы только посмотрите сюда - Видите, Гитлер в клетке? Этот изверг в клетке.
- Что ты к нам пристал со своим Гитлером! - крикнул Вовка Жереб. - Нету у нас хлеба.
- Зачем ты так кричишь, мальчик? - сказал старик в галстуке и укоризненно покачал головой. - И что ты такое говоришь!.. Как тебе только могло прийти в голову такое... Мой Гитлер! Нельзя так, мальчики, нельзя. Вы только подумайте: за один маленький кусочек хлеба я вам могу отдать исторические кадры. Это уникальные кадры. Берите эту ленту у старика - и через двадцать лет вы вспомните старого Либерзона, который за маленький кусочек хлеба подарил вам исторический документ. И вы будете тогда смеяться, потому что через двадцать лет никто не будет есть чёрный хлеб, а будет есть белый с маслом и чем хотите. Вы можете отдать мне деньги, и я вам дам немного кадров. Вы только посмотрите. Эта свинья - Гитлер.
- Нам самим нужны деньги, - сказал Жереб.
- И то верно, - сказал старый Либерзон и посмотрел на меня. - Вот ты, мальчик, посмотри на этого злодея. Ты мне кажешься умным и интеллигентным мальчиком, ты должен понимать, что такое непреходящие ценности истории.
- Я взял плёнку и посмотрел на просвет. Там действительно в клетке сидел Гитлер, а рядом улыбался Швейк. Кто из нас не видел этого фильма? Я видел его три раза и, конечно, очень хотел иметь эту плёнку.
- Ну как? - спросил старый Либерзон.
Я покачал головой:
- Не могу... Деньги я уже проиграл.
Старик улыбнулся. У него было всего четыре зуба, от силы - пять.
- Я понимаю... Сам был мальчиком... Но, может, ты принесёшь мне хлеба? Пару маленьких кусочков.
- Я вспомнил то, что осталось в буфете, и вздохнул.
- Я уже променял кусок хлеба на парусный клипер. Немец один сделал...
Старик перестал улыбаться.
- Странные мы люди, - сказал он. - Когда здесь были они, они забирали все, что им нужно. Не спрашивали у нас. Для нас им было не жалко только пуль, а нам не жалко для них хлеба. Странные мы люди... Странный народ.
Он повернулся и, сгорбившись, побрёл дальше. Его чёрный пиджак от старости и солнца был совсем серым, и только между лопатками оставался маленький кусок невыгоревшей материи - чёрная шестиконечная звезда.
- Тебе занять? - спросил Котька.
- Мне пора идти, - сказал я. - К Борьке Утешеву.
- Кормить там будут? - спросил Вася.
- Я кивнул головой.
- Везёт тебе, - сказал Вася. - Никогда не был на дне рождения. Не приглашают.
- Пошли вместе, - сказал я.
- Меня не пустят, - сказал Вася.
- Брось, - храбро сказал я. - Скажу, что ты мой друг. А подарка хватит на двоих - полбуханки, считай, отдал. Не подарок, а роскошь. Иди одевайся.
Вася засмеялся.
- Я мигом! - крикнул он.
Я посмотрел на свои ботинки. Они были в пыли, и я долго мыл ботинки под краном. Потом причёсывался. В большом зеркале отражался клипер. «А вдруг и правда Васю не пустят, - думал я. - Скажут: привёл без спроса. Да ещё на день рождения... Кто меня только за язык дёргал».
Я вышел на улицу. Вася уже стоял на углу и ждал меня. На нем был песочного цвета немецкий мундир африканского экспедиционного корпуса. Мундир был по колено. И рукава тоже были закатаны чуть ли не до локтя. Над карманом красовались две планки орденских колодок.
- Ну как? - спросил Вася. На клипер он не обратил никакого внимания.
- Ничего, - сказал я и посмотрел на его ботинки. Ботинки были большими, сороковой размер, не меньше, - Ботинки только помой.
- Боюсь, что она меня выгонит, - сказал Вася, когда на колонке помыл ботинки, - И штанов у меня новых нет.
- Не выгонит, - сказал я, - Пошли.
На дорогу от акаций падали длинные узорчатые тени. Цвели акации в мае. Белые, розовые и жёлтые. Цвели среди развалин, и их запах днём смешивался с запахом нагретого камня.
Цветы белой акации можно было есть. Каждое дерево имело свой вкус, и мы опробовали все деревья, пока не нашли одно, самое вкусное. Сидя на ветвях, мы ели белые сочные лепестки.
- Изверги! - кричали нам некоторые прохожие, - Что вы красоту портите?
Другие говорили, что цветы акации есть нельзя, потому что в них живут какие-то белые черви. Но нам было на червей плевать. Особенно хороши были цветы после дождя. К вечеру из цветов выливались в рот капли пахучей и сладкой водички, которую мы называли соком.
Мы пошли прямо через кладбище коммунаров, где был похоронен лейтенант Шмидт и его помощники, расстрелянные на острове Березань. И среди них был Сергей Частник, именем которого называлась наша улица. Пересекли сквер, где но время первой обороны находился Пятый бастион, и вышли на Пироговку.
В Борькином доме мы поднялись на третий этаж, и я громко постучал в крашеную деревянную дверь. Послышались шаги, и сердце моё сжалось, Я протянул Васе клипер.
- Держи.
Открыла нам Борькина мать. Отступать было поздно.
Это мой друг Вася, - сказал я. - Он круглый сирота.
Вася стоял красный и смотрел в пол.
- Заходи, Вася, - сказала Борькина мать.
Из комнаты слышались звуки «Розамунды». Дверь отворилась, и показался Борька. Он был в белой рубашке и в пионерском галстуке. Увидев клипер, он свистнул от удивления.
- Ого! Вот это фрегат.
- Боря! - мать укоризненно посмотрела на сына. - Кто это свистит в комнате?