1905-й год

Стачка в Баку была воспринята рабочим классом России, и в частности пролетариатом Петербурга, как предвестник надвигавшейся революции. «Мы, петербургские рабочие, горячо приветствуем вас в вашей славной борьбе, — писали в одном из листков питерцы, обращаясь к бакинцам, — в вашем новом выступлении мы видим начало того революционного движения широких масс, которое окончательно свалит ненавистное нам самодержавие. Пусть все ширится и растет наша пролетарская борьба, пусть она охватит всю Россию — пусть всеобщая стачка бакинских рабочих послужит оживляющим примером для всего рабочего класса России»{44}.

В первый день нового, 1905-го, года в нелегальной газете большевиков «Вперед» была опубликована статья В. И. Ленина. В ней он писал: «О революции в Россия говорят уже не одни революционеры… В революцию начинают верить самые неверующие. Всеобщая вера в революцию есть уже начало революции. О ее продолжении печется само правительство своей военной авантюрой. О поддержке и расширении серьезного революционного натиска позаботится русский пролетариат»{45}. Это были пророческие слова. Россия действительно стояла на пороге революции.

Глава II

НАЧАЛОСЬ…

Чем кончаются шествия к царям

Новый, 1905-й, год правители романовской империи встречали в дурном настроении. Русско-японская война продолжала приносить царизму одно поражение за другим. В стране бушевала «банкетная кампания». Учителя, адвокаты, инженеры, журналисты, профессура собирались в ресторанах, произносили недозволенные речи и поднимали тосты «За свободу!», «За независимую печать!», «За конституцию!».

Это было что-то непривычное. «Россия переживает новую волну конституционного движения. Современное поколение не видало еще ничего подобного теперешнему политическому оживлению. Легальные газеты громят бюрократию, требуют участия представителей народа в государственном управлении, настойчиво заявляют о необходимости либеральных реформ. Всевозможные собрания земцев, врачей, юристов, инженеров, сельских хозяев, городских гласных и пр. и пр. выносят резолюции, более или менее ясно высказывающиеся за конституцию. Всюду слышатся необычайно смелые, с точки зрения русского обывателя, политические обличения и страстные речи о свободе»{46}.

Сама «банкетная кампания» не очень беспокоила царских министров: русская полиция давно и хорошо умела «держать и не пущать», а в среде высшей бюрократии всегда находились сторонники крутых мер, готовые отстаивать существующие порядки до последнего вздоха. Еще совсем недавно, 12 декабря, царь подписал указ сенату. В ответ на просьбы либералов о введении в стране законодательного представительства он твердо заявил о «непременном сохранении незыблемости основных законов империи»{47}. Чтобы усилить слова самодержца, правительство рядом с указом опубликовало и свое сообщение. В нем, как это стало уже традиционным в России, сановная бюрократия — и не подумав спросить русский народ — от его имени безапелляционно объявляла всякую мысль о политических реформах и представительном учреждении «чуждой русскому народу, верному исконным основам существующего государственного строя»{48}. Всех думающих иначе министры грозились привлечь к «законной ответственности».

Царизм не ставил либералов ни в грош и легко раздавал им пощечины, не боясь получить сдачи. Хуже было другое: департамент полиции доносил, что очень неспокойно стало на заводах. Здесь росло брожение. Низкая заработная плата, длинный рабочий день, тяжелые условия труда измучили рабочих до предела. По словам самого министра внутренних дел князя Святополк-Мирского, «Россия обратилась в бочку пороха» и доведена «до вулканического состояния»{49}.

Что принесет 1905-й год? А если действительно извержение вулкана? — тревожно думали царские министры, поднимая бокалы с шампанским в новогоднюю ночь.

Наступивший январь подтвердил их самые худшие опасения…

В конце декабря на Путиловском заводе — крупнейшем предприятии Петербурга, в значительной мере занятом выполнением военных заказов, — случилось рядовое событие: произошел очередной «трудовой конфликт». Мастер вагонной мастерской своими придирками довел рабочих до белого каления. От этого хозяйского прихвостня буквально не было житья. Терпению рабочих пришел конец, когда по требованию мастера администрация предприятия ни за что ни про что уволила четырех рабочих — активных деятелей довольно большой на заводе гапоповской организации.

Рабочие заволновались. Ведь Га пои убеждал их в том, что, действуя тихо и мирно, можнсГ добиться от властей многого, а туг лишают работы п, стало быть, куска хлеба ничем не провинившихся людей! 27 декабря состоялось собрание гапоновского общества. Оно приняло решение просить дирекцию возвратить рабочих на завод, а уволить мастера-обидчика. Одновременно договорились и о другом: послать три депутации — к градоначальнику, фабричному инспектору, к директору завода и довести до их сведения решение собрания. В воскресенье, 2 января, назначили экстренное совещание Нарвского отдела гапоновской организации, на котором решили заслушать сообщение делегатов о том, чего им удалось добиться от «власть имущих»{50}.

Наступило 2 января. На собрание пришло более 600 рабочих Путиловского, Невского, Семянниковского заводов, Резиновой мануфактуры и других предприятий Нарвского района. Ответ делегатов был неутешителен: ни градоначальник Фулон, ни фабричный инспектор, ни директор завода Смирнов не только не поддержали рабочих, но, наоборот, во всем их обвинили и грозили за ослушание разными карами. Среди многих выступавших произнес речь и большевик Василий Шелгунов. Он начинал свою революционную деятельность еще в ленинском «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса» и с тех пор преданно, не щадя сил, боролся за правое дело. Шелгунов заявил, что все происшедшее на Путиловском не случайность, а неизбежный результат существовавшего в России экономического и политического строя. Он призвал предъявить новые требования и до их полного удовлетворения прекратить с 3 января работу.

В ходе обсуждения единогласно были выдвинуты следующие требования: введение 8-часового рабочего дня, трехсменной работы, отмены сверхурочных; повышение зарплаты чернорабочим; улучшение санитарного состояния завода и оказание бесплатной медицинской помощи заводскими врачами. Когда директор Путиловского завода получил эти требования, он заявил, что их выполнение разорит владельцев, «пустит акционеров Общества путиловских заводов по миру». Даже начальник петербургской охранки в своем донесении директору департамента полиции отметил, что «эта фраза вызвала общий смех»{51}. Всем было известно, что машины в цехах Путиловского гудели, не смолкая ни на минуту: завод был завален выгоднейшими военными заказами, прибыль от которых золотым дождем сыпалась в кошельки владельцев общества.

Путиловцам не оставалось ничего другого, как остановить станки. 3 января завод замолк: 12 600 его рабочих объявили забастовку. Затем они послали делегатов на другие предприятия столицы, знакомя их со своими требованиями и прося поддержки. Среди избранных пути-ловцами делегатов были и большевики Н. Г. Полетаев и В. В. Буянов. Классовая солидарность сыграла в дальнейшем развитии событий большую роль. Почти тотчас же стачку начали Обуховский, Семянниковский, Патронный, Новое Адмиралтейство, Франко-русский, Невский и целый ряд других крупнейших предприятий города. На каждом из них шли митинги, обсуждались и выдвигались все новые и новые требования. Везде положение пролетариата было катастрофическим, всюду накопилась масса горючего материала. Путиловская стачка, по определению В. И. Ленина, и стала «искрой, которая зажгла пожар»{52}.

Пожар не сразу вырвался наружу и охватил все здание Российской империи. Пока огонь медленно разгорался, постепенно распространяясь на все новые и новые отряды рабочего класса столицы. Революционеры делали все, чтобы направить гнев народа против господствующих классов. Но массы рабочих еще слепо верили Гапону и шли за ним.