Катабазис

— Долой преступную клику горских сепаратистов! — мужественно выкрикнул Алим, но его почему-то никто не поддержал.

Вошел суд. Вошла Йалмазы Мамодаева. Вошла жена подсудимого, чтобы вершить не свою волю.

Она была слепа, как Фемида, потому что женские слезы застили ей зрение. Может быть, так было справедливо. Но могла ли она, жена политбеженца, забыть его тепло, его запах, дыхание, голос, шепчущий в подушку и кричащий на весь Кавказ громче выстрела из винтовки при рождении сына.

— Во имя Аллаха милостивого и милосердного, Яраги Мамодаев, признаешь ли ты себя врагом солнца, луны и их брата имама Дудаева? Переведите этому симулянту на итальянский язык.

— Для начала должен сказать, что я не признаю себя Яраги Мамодаевым.

— Вот! Не признает! Ишь какой! — загалдели старики, отважные джигиты и даже женщины. (Судье в этой стране предоставляли слово последней, если вообще предоставляли слово последней, если вообще предоставляли).

— Вива Италия! — грассирующий даже в этих словах писк Агасфера был задушен общей массой.

— А, может, и вправду он не Яраги Мамодаев?

— А почему не этот? Вполне сойдет. Вот еще — другого искать. Расстреляем за милую душу.

Я из своей клетки встретился с пронзительным черным взглядом Йалмазы. «Ты, ты, ты не Яраги, ты не мой муж. Ты невиновен. Ты виновен лишь в том, что мужчина, что жаркие ночи со сладкими стонами, с криком внешнего филина за стеной, с перестуком камней под шагами страшных духов, с идиотом-свекром в соседнем доме, тычашим кривой палец… Но это было не с тобой. Ты — чистый младенец, ищи свою возлюбленную в иных горах, городах, долинах, пляжах, ботанических садах. Я знаю, что там, где нет моей дикой родины, там мы с тобой могли бы встретиться, чтобы попробовать счастья».

— «Йалмазы, чужая незнакомая женщина, спасибо тебе. Только, знаешь, что мне хочется, прежде чем эта толпа разорвет меня на части? Мне хочется послюнить палец и стереть эту грозную черную полосу между твоими бровями.»

— Во имя Аллаха милостивого и милосердного. Именем Чеченского имамата, — звонко произнесла Йалмазы, встав во весь свой рост за судейским столом, как над бруствером. — Клянусь своими детьми, я их рожала от семени не этого человека. Этот человек не Яраги Мамодаев. Это иностранец, он невиновен.

Шум, гам и треск холостых выстрелов перекрыл ее слова.

— Как невиновен? Как невиновен?

— Как невиновен? — удивился кто-то четким строевым голосом.

Все обернулись. В зал кривой кавалерийской походкой военного летчика-каратиста вошел усатый генерал в форме десантника. Это был имам Джохар Дудаев. Он шел прямо на меня, целясь на ходу из автомата.

— Как невиновен? Очень даже виновен, — его чеченская речь несколько искажалась прикладом у безответственной челюсти. — Всей общественности Востока нужен пойманный и казненный Яраги.

Алим и Агасфер безуспешно пытались толкнуть непреклонного имама под локоть или поставить ему подножку. Резво покинув судейский стол, ко мне подбежала Йалмазы. Клетка уже куда-то исчезла. Мы с ней стояли у густо вымеленной стенки.

— Тогда расстреляйте и меня вместе с ним! — она не сводила со своего начальника и имама яростного взгляда. — Он невиновен. Моя честь не позволит его убить. Это тебе понятно, имам?

Дуло близилось и близилось к моему лицу, Йалмазы прижалась ко мне спиной. Я обнял это худенькое, недоступное, близкое тело. От дула автомата почему-то пахло не смазкой, а коньяком…

ГЛАВА 4

— Ну и долго мне у тебя перед носом держать бутылку?

Голос Агасфера. Никакой Йалмазы.

— Наконец-то унюхал. Может быть, ты «Реми Мартен» из горла не пьешь? Только польское виски? Ну ты прикольщик, клянусь шестнадцатью российскими конституциями.

А в иллюминаторе под плечом Алима действительно медленно уплывала назад прекрасная Мальта, точно муха в старой чернильнице Средиземного моря.

Сапог нерушимый земель итальянских счастливо и нетрезво накренился, принимая на посадку. Туристы туристического класса, бизнесмены бизнес-класса нацелили объективы туда, где все было уже тысячу раз знакомо с детства тому, кто с детства не думал о хлебе, а смотрел назад глазами Голливуда. А я глаза закрыл и коньяк с губ облизал горячим языком познания. «Здравствуй, родина Калигулы. Здравствуй, смерть моя Италия. Занесло меня сюда, вот, девочка моя, слышишь, видишь?»

А мастера-летчики наклонили свой итало-франко-германско-европейский лайнер, точно ведя на посадку. Среди прочих дорогих руин проплыл бездействующий Колизей, а там и раскаленная сковорода стадиона побольше.

— Чао, чуваки, — сказал им диспетчер. — Коридор шестнадцать, горизонталь четвертая, снижение по пятьдесят, счет один один.

— Время? — строго спросил командир корабля, пилот высшей категории Энцо Беарзот[93].

— До конца второго тайма пятнадцать минут. Пора выпускать шасси.

— Не шасси, а Росси. Выпускайте Росси.

Кстати, посадочная полоса в Риме не из каррарского мрамора, а из бетона.

— Я буду здесь гробокопателем, чур первый говорю, — вдруг сообщил Алим, никогда не страдавший отсутствием энтузиазма. — Здесь в земле — столько всего!

— Не хватит тебе с историей? — заметил вечный Агик. — Лучше последуй моему примеру и займись разработкой систем алгоритмизирования программ конструктивной эргономики.

Мы с Алимом молча уставились на попутчика. Некоторые пассажиры тоже обернулись. Даже из соседнего салона, не взирая на протесты стюардессы, прибежало несколько туристов и молча, тупо уставились на Агасфера. Тот смутился, покраснел и от смятения сминая чью-то юбку заявил:

— Ну, просто я за всю жизнь этим еще не занимался.

И вот мы ступили на благословенную землю Италии и убедились, что она действительно существует, вопреки несбыточным мечтаниям москвичей и антинаучным изыскам ростовчан[94].

Пахло апельсинами. Сытый ветер с Апеннин доносил звуки канцон. Поперек узеньких улочек, начинавшихся сразу за римским аэропортом, висели кальцоны. Юные кальчионери шли играть в футбол, но не исключено, что и на разборку мафиозных группировок.

В этой Италии повсюду царила коррупция. Но даже коррупция там была какая-то изящная, ну просто милая. Так и хотелось обнять ее трепетной рукой, прильнуть к ее устам и под бельканто гондольера плыть с нею вдоль Форума прямо в галерею Уфицци[95] и там, вцепившись зубами в незабываемую неаполитанскую пиццу с анчоусами, анчелотами, берлингуэрами, карабинерами, шестым концертом для Паганини с репетицией оркестра, воскликнуть: «О Русь моя, жена моя, до боли…» Впрочем, лучше этого не делать.

Пахло апельсинами. Цвели магнолии. Одни счастливые отпускники и туристы ехали с горными лыжами в Альпы, другие такие же счастливые с водными лыжами — в Апулию. Но если б мне вдруг взбрело спросить любого местного жителя, да вон хотя бы того черножопого марроканца, торгующего на Виа Лукка бракованными зонтиками: «Фрателло миа, какое сегодня число? А то не пойму — апельсины, магнолии…», он бы мне ответил: «Да что ты, Паш, не волнуйся. Здесь для тебя всегда 6 октября 1990 года», и процитировал бы: «Она уничтожила меня своим живородящим взором и, честное слово, только формальные рамки кодекса средневековой благовоспитанности нам помешали сразу кинуться друг другу в объятия и не размыкать их, пока не кончится XIII век. Несчастливое число века. Почти всем и мне тоже тогда казалось, что XIII век — последний»[96]. А Агасфер бы добавил: «Мне тоже». А черножопый спекулянт бы добавил: «Так что, с днем рождения, Паш. Купи зонтик. Дождь пойдет, башку намочит. Ну купи, а. Купи зонтик, куда пошел, куда?.. Порко! Тедеско! Церофорос!»

Пахло не только апельсинами. Повсюду пахло искусством. Италия — что тут скажешь. Искусство тут росло само.

93

лицо вымышленное. Совпадения в именах и фамилиях чисто случайное (прим. автора).

94

дело в том, что в 1993 году ростовская экспериментально-научная фирма «Мошенник» организовала в Москве пункт оргнабора любопытных россиян, желающих убедиться в реальности существования Италии и заодно освободить ветви тамошних деревьев от излишков апельсинов. За небольшие деньги. Кончилось все тем, что ростовчане исчезли и никакой районный нарсуд не смог доказать разочарованным москвичам, что Италия не кончается во внезапно опустевшем офисе в одном из номеров гостиницы «Золотой колос» близ ВДНХ (прим. жертвы).

95

ну загибает, просто ни стыда, ни совести (прим. редактора).

96

«Мundial», сочинение П.Кузьменко (прим. Г.Прашкевича).