Идиставизо

Юлий Дубов

Идиставизо

Распаленных такими речами и требующих боя воинов они выводят на равнину…

Сперва пытались говорить о том, как дела и кто чем сейчас занят, но из этого ничего толком не получилось. Олегу, по большому счету, похвастаться было нечем, а у Мишки, шагнувшего в большую коммерцию прямо из НИИ, имелись очевидные причины особо не распространяться. Завял на корню и разговор о старых добрых временах — откровенно заскучали приведенные Мишкой девушки. Рита попыталась было рассказать что-то про отдых за границей, но поймала предостерегающий Мишкин взгляд и осеклась.

Так бы и разошлись, побежденные молчанием, но, непонятно почему, возникла тема снов. Вроде бы Лиля сообщила, что часто снится ей, будто плавает она в океане, но не на поверхности, как все нормальные люди, а глубоко под водой и без всяких аквалангов, причем дышит она там совершенно свободно и резвится с золотыми рыбками посреди коралловых зарослей.

— Это у тебя работает подсознание. — Рита обрадовалась свежей теме и возможности блеснуть. — Я читала, что все живое появилось на свет из моря. И на генетическом уровне сохранилась память…

Все оживились и стали вспоминать. Даже с Мишки слетела бизнесменовская солидность, и он рассказал историю, как кому-то приснилась больная сестра, а наутро оказалось, что она как раз в это самое время угодила под машину.

— Кстати! — повернулся он к Олегу. — Помнишь этого парня, из вычислительного центра? Которому все время сны снились? Что-то там было забавное… Как его?

— Моня Хейфиц, — кивнул Олег, закуривая. — Конечно, помню. Только не сны, а всего один сон. Но зато это целый роман.

— Он где сейчас?

— Я же говорю, это целый роман.

— Ой, расскажите, расскажите, — запрыгала в кресле Лиля. — Хочу роман!

Олег покосился на Риту, с первой же минуты ему приглянувшуюся, плеснул в стакан виски и сказал:

— Извольте. История и вправду любопытная. Ты его хорошо помнишь, Мишка?

— Не очень, — признался Мишка. — Маленький, черненький… Он все время получал приглашения на конференции за бугор, и его все время не выпускали.

— Вот-вот. С этого-то все и началось.

Моня Хейфиц был клеймен своим происхождением навечно. С вступительных экзаменов на мехмат его поперли мгновенно, и оказался он на факультете вычислительной математики в лесотехническом. На каждой сессии ему обязательно вклеивали хотя бы одну тройку, чтобы не марать его именем списки ленинских стипендиатов. Комиссия по распределению заткнула его в удивительную дыру, где единственным вычислительным средством были допотопные счеты. В дыре Моню приставили к кульману, у которого он и простоял все положенные два года. Потом уволился и полгода странствовал по отделам кадров, везде получая отказы и рискуя нарваться на закон о тунеядцах.

Кадровиков, впрочем, можно было понять.

Сказать, что у Мони была типичная внешность, это значило ничего не сказать. Он был низенького роста, с накопленным в младенчестве и так и не рассосавшимся детским жирком, на щедро украшенном угрями и бугристом от юношеских прыщей лице его красовался огромный костистый нос, а из-под мохнатых бровей на мир смотрели часто моргающие коричневые глаза. Он рано начал лысеть и старательно прикрывал все более обнажающийся лоб математического гения прядками черных волос, заимствуемыми откуда-то с затылка. Когда он говорил или ел, огромные уши с торчащими из них пучками волос и расположенные перпендикулярно черепу приходили в движение, вызывая у наиболее впечатлительных собеседников приступы неудержимого смеха.

Он всегда ходил в одном и том же сером костюмчике и жеваном галстуке непонятного рисунка. В жаркую погоду пиджак оставался дома, и тогда было видно, что рукава рубашки у Мони перехвачены выше локтя специальными резиночками. Кроме того, летом он позволял себе слегка распустить узел галстука и расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки, откуда немедленно вылезала на свет божий буйная черная растительность.

Добавим к этому, что голос у Мони был тонким и пронзительным, в минуты волнения он начинал брызгать слюной, да еще и не выговаривал значительной части алфавита.

То, что настрадавшийся от блужданий Моня оказался в одном институте с Олегом и Мишкой, было вызвано исключительно удачным стечением обстоятельств. В институте была запланирована реорганизация вычислительного центра. Иначе говоря, большая вычислительная машина серии «Минск», которая работала хорошо если один день в неделю, а остальное время ремонтировалась, подлежала плановой замене на еще большую вычислительную машину серии «ЕС». Был определен точный срок этой замены, и к этому сроку выделялись соответствующие фонды. А еще была подана заявка в университет на необходимое количество молодых специалистов, которые будут управляться с этим чудом техники.

Дальше все произошло как обычно. В один прекрасный день директору донесли, что на чудо-машину нашлись еще охотники, и у них вычислительные центры уже укомплектованы высококвалифицированными кадрами, которые простаивают, потребляя при этом государственные деньги, поэтому готовится решение поставку техники в институт временно отложить, а выделенные на ее закупку средства изъять.

В этот момент Моня и возник на пороге отдела кадров. Кадровик с трудом преодолел мгновенно возникшее отвращение, бросил Моне анкету для заполнения, проглядел ее и тут же бросился к директору.

— Да, — сказал директор, прочитав анкету. — Черт с ним. Оформляй.

И уехал в главк с неожиданно сданным ему козырем отбивать обещанное оборудование.

Моню назначили инженером. В институтской иерархии это было чуть выше секретарши в лаборатории, а по зарплате и вовсе почти неотличимо. Для начала ему положили сто рублей жалованья, но когда он за какие-нибудь два месяца автоматизировал работу всей институтской бухгалтерии, зарплату тут же подняли и начали платить сто десять. Тут-то Моня и показал свое настоящее лицо. Он выловил в коридоре секретаря парткома и вместо благодарности провизжал ему в лицо:

— Я раньше, Семен Сергеич, получал сто рублей. А теперь получаю сто десять рублей. Я хочу у вас спросить, Семен Сергеич, как у партийного руководителя, насколько поднялся мой жизненный уровень?

Семен Сергеич сперва опешил, потом разозлился, но не подал виду, потом заметил, что вокруг собирается почуявший развлечение народ, и решительно дал отпор.

— Вдвое, — авторитетно ответил он.

Не ожидавший такого хамского ответа Моня мгновенно вспотел, заморгал глазами, но тут же оправился и ринулся в атаку.

— Это как же? — развел он короткими ручками, призывая обступивших их сотрудников в свидетели. — Как же это вдвое? — По мере того как Моня осознавал всю математическую абсурдность данного секретарем парткома ответа, голос его крепчал и становился все более пронзительным. — Это как же так получается?

Но секретаря трудно было взять голыми руками.

— Просто, — ответил он. — Элементарно просто. Давайте посчитаем. Дорога на работу — пять копеек метро, пять автобус. Всего десять. Туда-обратно — получается двадцать. В неделю, значит, рубль. Обед — шестьдесят пять копеек. Завтракаете и ужинаете вы дома. Кладем на все рубль двадцать. Квартплата, свет, газ… Обувь, одежду считаем на год, делим на двенадцать. Поделили? Сколько получилось? Вот! И у меня получилось девяносто рублей. Это что значит?

— Что? — спросил почуявший поражение Моня.

— Получается, что на всякие там развлечения — на вино, на девушек и так далее — у вас раньше оставалось десять рублей в месяц, а теперь будет оставаться двадцать. Вдвое больше! Как и было сказано.

И секретарь удалился, дружелюбно улыбнувшись растоптанному диссиденту. Но сделал себе зарубку на память. И где-то на периферии отведенного Моне круга свободных передвижений воздвиглись невидимые, но надежные кордоны.