Страница 30 из 54
Казалось, встреча с Лихо открыла возможность приносить пользу людям. Казалось, этот путь предначертан самими богами. Так почему же не получается?
Когда я отвела взгляд от пепелища, сбоку снова что-то мелькнуло. Тени, нечеткие силуэты, совсем как тогда у кузницы, но на этот раз их было больше. Может, это какая нечисть?
Мары, подумала я с той уверенностью, с какой обычно приходят в голову знания, навеянные даром белого таленца. Лихо говорил, что со временем растение откроет способность видеть духов даже днём. Но пока я совсем слабо видела их, скорее, чувствовала присутствие.
Мары появлялись, чтобы скрыть следы колдовства, либо притянутые заговоренными предметами. Что это значило для Томиры и ее семьи? Я пока не знала ответа.
Тем временем мы уже покинули село. Западная дорога пролегала через лес – обычный, не такой древний и темный, как Чернолес. Стоило чуть отойти от села, как впереди показались первые столбы. Старые, покосившиеся и посеревшие, они стояли по краям дороги по пути движения солнца. Здесь были резные столбы, и обычные, и даже необработанные стволы с толстыми ветками, перевёрнутые вниз. Они походили на вырванные с корнем деревья или на птичьи лапы. На вершинах столбов ставили домовины. Люди со времён основания поселения оставляли здесь прах покойников, чтобы душам было спокойно. Чтобы мертвые охраняли живых, а не тревожили.
Чем дальше продвигались, тем новее выглядели столбы. Вот и домовина с прахом отца. Посерела за две зимы, а украшенный зверями и символами столб обзавелся трещиной. Тоже его Бушуй вырезал.
Матушка остановилась за последним столбом, ближайшие родственники встали вокруг, а за их спинами уже разместились остальные. Бушуй закопал столб в землю, к его вершине прибил домовину, и матушка медленно, будто нехотя, поставила внутрь домика сосуд с прахом. После женщины раздали родне связанные в плотные пучки сухие травы и подожгли. Терпкий ароматный дым потянулся к небу из наших рук, окутал серым облаком домовину. Зазвучала прощальная песня.
От рождения до тризны мы следуем за солнцем.
Оно ведёт нас в Явь и провожает в царство мертвых.
Оно укажет путь и осветит туманную тропу.
Пройди по ней, в конце пути на берегу
Ждёт Морена.
Когда догорели травы и отзвучала песня, постояли ещё немного в молчании и стали расходиться.
На этот раз матушка плелась в самом конце. За утро мы не сказали друг другу ни слова, и я была почти уверена, что молчание продлится ещё несколько дней.
В тот раз, после тризны по отцу, она долгое время отказывалась есть и пить, только лежала на своем полке, отвернувшись к стене. Помню, как меня это пугало. Я ведь совсем одна осталась и не знала, что сказать ей, к кому обратиться за помощью. И тревожные, навязчивые мысли лезли в голову. Казалось, ещё немного – и матушка отправится вслед за отцом.
Теперь же… нет, легче не станет переживать все то же самое по новой. Но я хотя бы буду готова. И не буду одна. Только эта мысль и дарила немного утешения.
Мы подошли к дому ближе к обеду. Накрапывал мелкий дождь, не такой холодный, как ливень во время прошлой грозы. Шумел ветер, лаяла где-то собака. А люди вдруг притихли. Не было слышно ни привычного детского смеха, ни ругани мужиков во время работы, ни песен с общих полей. Село словно опустело.
И в этой странной, неестественной тишине раздались крики ворон, хлопанье десятков крыльев, когда они разом поднялись в небо и заметались беспорядочно, чем-то встревоженные. Облетели село, хриплым карканьем вещая о чем-то каждому из нас, а потом скрылись среди деревьев на другой стороне. Было ли это новым знаком, или посланницы Морены лишь провожали мою сестру?..
Матушка сидела на полке в темном и холодном доме, выстуженном за время нашего отсутствия. Сидела, сцепив испачканные сажей руки, и вся ее нарядная запона с красивой вышивкой тоже была испачкана. Я не пыталась ее разговорить или утешить. Знала: бесполезно. Вместо этого принялась за растопку печи.
– Я двоих детей схоронила, когда те младенчиками были, – прохрипела вдруг матушка пустым голосом. – Крохотные, безымянные. Хворые. Часто такое бывает. Но не думала я, что доведётся хоронить уже взрослую, крепкую и здоровую дочь. – Она повернула ко мне жесткое, угловатое лицо. – За что ты так со мной, а?
К горлу подступил ком, в глазах защипало. Даже если б знала, что ответить, не смогла бы вымолвить ни слова.
Зато теперь понимала: все это я заслужила.
– Она хотя б успела дитё оставить. Все легче будет к Предкам перейти. Хорошая дочь, послушная. Заветы матери-отца выполняла, богов почитала и жила, как они велят. А ты что? Думаешь, не для тебя все это? Думаешь, можешь просто наплевать на род и делать что вздумается? И ради чего, а? Скажи, что ты получила в обмен на жизнь сестры?
– Я не…
– В сделках с нечистью ты ничего не получишь, а лишь потеряешь. Все потеряешь. А что осталось у тебя? Старая изба да больная мать. Вот и думай, что следом…
– Да не было никаких сделок! От подклада наши беды, а я нашла его и сожгла. И Бушуй нашел. Значит – все. Не будет больше смертей и ничего мы не потеряем.
– Наивная, – фыркнула матушка. – Попомни слова мои: вороны ещё споют для тебя. Споют не раз. И ты горько пожалеешь, что с нечистью связалась, что мать не послушала. Но будет поздно.
Она забралась на полок прямо так, покрытая пеплом, отвернулась к стене и свернулась калачиком. А я опустилась на пол без сил, прижалась лбом к холодной печи и закрыла глаза. Не хотела верить ее словам. Не могла. Но отвратительные, навязчивые сомнения уже копошились внутри, как мучные черви.
Неужели, и в этом матушка права? Есть ли шанс, что все плохое в нашей жизни закончится, как только я перестану ходить в Чернолес?
Нет. Уже закончилось, ведь подклад найден, и порча потеряла свою силу. В это я могла верить и хотела.
Теперь все будет хорошо. Обязательно.
Глава 16. Колдовские глаза
В сосновом бору стоял особенный аромат. Густой, смолистый от нагретой солнцем коры, и терпкий. Сухая рыжая хвоя устилала землю, сквозь нее пробивались редкие низкие травы и крупные узловатые корни. Первые ветки начинались довольно высоко, и потому бор казался просторным и светлым.
Как у любого леса, у него тоже был свой хозяин. Я достала из корзины кусочек хлеба, слегка присыпанный солью – ее у нас осталось немного и она была довольно дорогой, но всякий знает, что лучше откупиться от лешего хорошим лакомством, чем терпеть его злые шутки. Оставила хлеб в корнях сосны и огляделась.
Искала я недавно поваленное дерево.
Несколько дней прошло с тех пор, как мы лишились коровы. Теперь ни молока свежего не было, ни яиц – оставшиеся куры неслись раз в три дня, а то и реже. И погребок наш почти опустел. Немного орехов, кое-какая крупа, сушеные грибы и тыква – вот и все, чем мы с матушкой питались теперь. Хорошо хоть лето на дворе. В лесах и полях растет много съедобной зелени, ягоды зреют и грибы вот-вот пойдут.
В сосновый бор я пришла заготовить кору для хлеба. Приметила подходящее дерево – не слишком старое, иначе кора жёсткая будет, без мхов и лишайника. Ножом подцепила темные пластинки верхнего слоя коры. Они отходят легко. А прямо под ними ещё один слой, луб, тонкий и мягкий. Чтобы достать его, нужно прорезать остаток коры до самой древесины. Это дело не быстрое.
После небольшие кусочки коры надо будет высушить до хруста в остывающей печи и истолочь в ступке в муку. Жаль только, из одной сосновой муки хлеб не испечешь – а то не надо было бы в полях работать.
Плетёная корзина наполнялась медленно. Я работала, погруженная в мысли, под тонкий щебет птиц и скрипы высоких сосен, едва заметно шевелящих ветвями. И было так легко и спокойно. Наверно, впервые со смерти сестры.
За спиной вдруг треснула ветка. Обернувшись, я заметила за деревьями Яромира с луком и колчаном стрел. Вряд ли он случайно оказался неподалеку. Приблизившись, глянул на кору, которую я собирала. На загорелом лице промелькнуло что-то очень похожее на жалость, которую он постарался скрыть за приветливой улыбкой.