Страница 3 из 116
Послышался глухой шум. Людовик не сводил с Батория лихорадочного взора и полузаикаясь-полурыдая воскликнул:
— Пока я — ещё король! Арестуйте этого преступника! Казните его!
Мёртвое молчание было ответом на эти слова, никто не двигался.
— Ты не имеешь власти надо мной, — с достоинством проговорил Баторий, — ты в моих руках, но я оставлю тебя спать, бедное дитя, пока пушки Сулеймана не разбудят тебя. Тогда ты призовёшь свой народ, и дай Бог, чтобы это не было слишком поздно... Прощай!
Король принуждённо рассмеялся.
— Останься, Баторий! — сказал он. — Ты убедил меня, что моё могущество не более могущества карточных королей. Где мои советники, мои слуги? Никто не смеет коснуться тебя! Да, это вполне убедило меня! — И мягкосердечный, увлекающийся Людовик бросился на кресло и зарыдал.
Монах тихо подошёл к нему и произнёс:
— Ты ещё будешь могущественным, если только захочешь.
Людовик опустил голову на грудь; было видно, что в его душе происходит сильная борьба.
— Да, — начал он, — я должен отвернуться от тех, кого люблю. Я должен поверить вам! Разве те, кто мне милее и ближе других, не должны стоять ближе всего к моему трону?
— Народ ненавидит тех, кого ты любишь, — ответил монах, — и проклинает тех, кого ты благословляешь. Если ты не хочешь, чтобы он проклинал тебя, то овладей собою и поступай, как мужчина! Если ты хочешь довести страну до погибели, то мы этого не допустим. Мы требуем действий, а не пустых слов.
Людовик вскочил. Его красивое лицо осветилось выражением энергии.
— Я тоже не хочу больше слов, — воскликнул он, — я хочу видеть дело. Я хочу быть королём, хочу быть мужественным. Чего хочет от меня народ?
Среди дворян стало заметно движение.
— Мы одни слишком бессильны, — сказал Баторий, — нам нужны поддержка и помощь. Ты помолвлен с сестрой императора Карла V; женись скорей на ней — и мы будем спасены!
Людовик опустил голову, на его глазах показались слёзы.
— Они предают тебя Австрии, — сказал архиепископ Чалкан.
Наложница со слезами прошептала:
— Мы должны расстаться с тобой, Людовик. Прощай! Я отдала тебе всё, всё. Женщина всегда отдаётся всей душой, а вы, мужчины, отдаёте нам только свою худшую часть — сердце! Забудь меня и будь счастлив!.. Я тебя не забуду! Прощай! — И она повернулась, чтобы уйти.
— Нет! Нет! — воскликнул король. — Этого не может быть! Посмотри на неё, Баторий! Когда эти губы говорят человеку, что любят его, тогда он переселяется в другой мир, мир грёз и чудес, а всё остальное исчезает как дым.
— Есть и другие средства, — сказал Чалкан.
— Других нет! — возразил палатин.
— Женись на Марии! — проговорил монах.
— Других средств нет, — повторил Баторий, — народ хочет видеть в своём короле совершенство, хочет видеть около него благородную женщину. А что ты предлагаешь ему? Распутницу?
— Баторий! — крикнул король.
— Вспомни о Боге! — сказал монах.
Людовик закрыл лицо руками, а потом решительно проговорил:
— Хорошо, пусть будет так! Сегодня я пошлю посольство в Брюссель. Архиепископ и палатин встретят эрцгерцогиню на границе. Одновременно с этим я призову свой народ к оружию. Сборное место будет в Баце. Сегодня же я выеду туда. Прощайте!
Слова короля были покрыты радостными кликами дворян. Все устремились к двери.
— Можешь идти, — сказал король архиепископу.
Когда все вышли, Людовик, рыдая, бросился к ногам своей возлюбленной и воскликнул:
— Тебя одну я люблю! Одну тебя!
— И всё же изменил мне, — ответила она с жестоким смехом.
— Нет, я не изменю тебе! — страстно проговорил Людовик. — Не бойся ничего! Другой такой женщины, как ты, для меня нет на свете!
II
Поход без армии
Недалеко от ворот города Офена, в небольшой пустынной долине находилась уединённая корчма, приют разбойников, бродяг и падших женщин. Её хозяин, маленький, толстый еврей с заплывшими глазами, стоял на пороге в грязном халате и время от времени подавал какие-то знаки всаднику, который с трудом направлял свою лошадь по тропинке, круто спускавшейся к корчме. Наконец он благополучно добрался до неё. Еврей подскочил к нему, взял у него лошадь и шепнул ему на ухо:
— Он ждёт уже давно и совсем потерял терпение.
Неизвестный всадник ещё плотнее закутался в белый плащ и направился в низкую, закопчённую комнату.
У большого дубового стола сидел просто одетый человек, по виду похожий на солдата. При появлении всадника он встал, и свет из маленького оконца упал на крупные, довольно красивые, но неприятные черты его лица.
— Что скажешь? — спросил он сиплым голосом.
Всадник сбросил с головы капюшон, и из-под него появилось прелестное личико наложницы Людовика.
— Я заставила тебя ждать, Заполия, — сказала она, — но так надо было. Баторий одним ударом порвал все узы, которыми я опутала короля, и мне пришлось плести новые сети.
— Я это знаю, — ответил Заполия, — я знаю всё. Баторий прав; государству нужен мужчина, и я буду им. От меня требуют решительного ответа! — С этими словами честолюбивый воевода вынул из-за пазухи бумагу и прочёл её. — Ты хорошо служишь мне, — сказал он потом, — ты сделала для меня больше, чем султан. Король отправился в Бац. Мои посланцы уже отправились туда; ты тоже поедешь с Людовиком?
— Нет.
— Палатин не разрешил этого королю? — с усмешкой произнёс Заполия. — Ну, хорошо! Тогда ты последуешь за ним. Я придумал тебе хорошую роль. Ты отправишься в поход, но только не против турок, а против короля и палатина. Ты поведёшь с ними любовную войну.
С этими словами воевода встал и надел плащ.
— Ещё одно, Заполия, — сказала наложница, — только не смейся надо мной, а то я убью тебя. — И красавица схватилась за кинжал, бывший у неё за поясом.
— Ну-с? — с изумлением спросил воевода.
— Я люблю короля, — тихо проговорила наложница.
Заполия снисходительно посмотрел на неё.
— Ты знаешь, — продолжала она, — я всегда верно служила тебе и твоей партии, но короля я вам не отдам. Я не хочу терять его даже ради вас. Если он женится на эрцгерцогине Марии, то горе мне и тебе, если он мне изменит.
С этими словами она быстро вышла из корчмы, вскочила на лошадь и помчалась из долины. Заполия вышел вслед за ней, покачал головой и также сел на свою лошадь и ускакал.
В Офене между тем царило большое оживление. Цетрик, шталмейстер короля, приготовлял всё к отъезду. Баторий и его приверженцы быстро собирали своих людей, набирали солдат и отправили гонцов в Бац. Людовик находился в лихорадочном волнении; он думал только о войне и победе и всё время упражнялся с мечом. Когда его возлюбленная возвратилась, он крикнул ей:
— Посмотри, как я могу сражаться!
В ту же ночь он выступил в Бац. За ним следовали телохранители, Баторий с дворянами из Офена и их воинами; всего было около шести тысяч человек. С этой армией Людовик хотел выступить против султана.
Уже в самом начале похода поднялся ветер и пошёл дождь, что сильно охладило воинственный пыл молодого короля; он опустил голову, им овладели желание вернуться в Офен и тоска по возлюбленной.
Когда маленькая армия прибыла в Бац, то там ничего не было приготовлено. Полководцы, которых король послал вперёд, кутили и веселились, и прибывшие не нашли ни помещения, ни провианта, ни фуража для лошадей. Часть дворян кое-как разместилась в городке, другие же расположились лагерем вместе с солдатами. Королю по его приказанию была разбита палатка среди армии.
Он мрачно сидел на своей походной кровати. Палатин стоял около него и докладывал о расположении армии в лагере и на форпостах. Глаза короля лихорадочно горели. Баторий тотчас же позвал доктора; тот пощупал голову и пульс Людовика и объявил, что он болен.
В следующие дни Людовик был совсем апатичен и равнодушен, не слышал, когда к нему обращались, и отвечал невпопад. Все попытки вывести его из этого состояния не имели успеха, ничто не возбуждало в нём интереса. Томарри привёл перебежчика из лагеря султана, регента, который хотел снова обратиться в христианство. Он сказал, что Сулейман идёт с полумиллионной армией, что тридцать тысяч верблюдов нагружены мукой и ячменём, три тысячи верблюдов — порохом и свинцом и что в его артиллерии насчитывается до трёхсот пушек. Король кивнул и потребовал свою шахматную доску. На следующее утро палатин сообщил Людовику, что один из полководцев султана с тысячью всадников перешёл Драву и грабит её левый берег.