Страница 113 из 116
— Я хочу, чтобы ты хорошо взвешивал свои слова. Все твои ответы и добровольное признание могут значительно смягчить наказание, полагающееся за твоё преступление.
— Прошу вас не учить меня, как я должен отвечать, — с внезапным высокомерием заговорил герцог. — Всё, что я показал, милорды, справедливо, — обратился он к пэрам и судьям, — и я объявляю ложью всякое показание, не согласное с моим собственным. Бог — свидетель, что я говорю правду.
— В твоём признании говорится только о самом факте, без указаний каких-либо подробностей или обстоятельств преступления.
— Разве меня судят за подробности и обстоятельства преступления, а не за убийство дона Мигуэля маркиза де Суареса?
Тогда встал коронный делопроизводитель и прочёл признание герцога, написанное пятнадцатого октября в Тауэре и заключавшееся словами:
«Я не прошу для себя ни извинений, ни оправдания и подчиняюсь разбору дела моими пэрами и приговору королевского суда. Да поможет мне Бог!»
За исключением небольшой группы лиц, по разным причинам находивших желательным как союз с Испанией, так и смерть человека, стоявшего теперь у решётки, никто в зале не верил виновности герцога Уэссекского, считая, что здесь скрывается какая-то тайна.
— Это неправда, герцог! — раздался в толпе громкий мужской голос.
— Откажись от своего показания! Откажись! — послышались единодушные возгласы.
По губам герцога пробежала улыбка, но он не шевельнулся. Хроникёры того времени пишут, что в зале поднялся поддерживаемый друзьями герцога шум и что сам председатель суда не думал останавливать его. Прошло несколько минут, прежде чем судебным приставам удалось с помощью стражи успокоить толпу. Затем лорд Чендойс обратился к обвиняемому с вопросом, не желает ли он возразить что-нибудь перед тем, как суд приступит к исполнению своих обязанностей. Среди мгновенно наступившего в зале молчания отчётливо прозвучал женский голос:
— Я могу засвидетельствовать, что герцог Уэссекский невиновен во взводимом на него преступлении.
Пред судьями выступила молодая девушка в чёрном платье, хрупкая на вид, но смело встретившая устремлённые на неё взоры многочисленной толпы. Отбросив назад надетую на её голову вуаль, она взглянула прямо в лицо лорду Чендойсу.
— Кто заявляет это? — с удивлением спросил он.
— Я, Урсула Глинд, — твёрдо ответила девушка, — дочь графа Труро.
При первом звуке её голоса герцог Уэссекский вздрогнул и смертельно побледнел; только когда она назвала своё имя, он опомнился от изумления.
— Прошу милордов не слушать этой леди, — холодно заявил он. — Я не желаю никаких показаний в мою пользу.
Молодая девушка лишь опустила глаза, но не обернулась к нему. Из-за стола, за которым она до сих пор сидела, поднялся юрист и, переговорив с коронным делопроизводителем, почтительно обратился к лорду Чендойсу:
— Убедительно прошу вашу милость и вас, милорды, выслушать показание леди Урсулы Глинд. Не было времени получить от неё письменное показание, так как лишь в последние минуты Богу было угодно внушить ей сказать всё, что ей известно, чтобы не дать совершиться ужасной судебной ошибке.
— Это недопустимое нарушение судебных обычаев, — сказал Томас Бромлей, с сомнением качая головой.
— Не такое большое как вы думаете, сэр, — возразил знаток законов Роберт Кэтлин и напомнил при этом подобный же случай в процессе королевы Екатерины.
Но даже и без этого заявления учёного юриста все находившиеся в зале уже были на стороне Урсулы и громко требовали, чтобы её показание было выслушано.
— Именем Пресвятой Девы, я протестую! — громко сказал герцог Уэссекский.
— Мы выслушаем леди, — произнёс лорд Чендойс. — Пусть она поклянётся в правдивости своих показаний.
Томас Вильбрагам, коронный стряпчий, протянул Урсуле маленькое деревянное распятие, и она с благоговением поцеловала его.
— Вы — леди Урсула Глинд, фрейлина её величества? — спросил лорд Чендойс.
— Да.
— Обязываю вас говорить правду, истинную правду, ничего кроме правды. Да поможет вам Бог!
Урсула подождала, пока в зале всё стихло, а затем начала твёрдым голосом:
— Я хочу сказать вам, милорды, что в полночь четырнадцатого октября, находясь в аудиенц-зале Гемптон-коута, в обществе дона Мигуэля де Суареса...
Она вдруг остановилась, как будто теряя сознание; Вильбрагам поспешил предложить ей стул, но она движением руки отклонила его услугу.
— Милорды, — серьёзно заговорил обвиняемый, воспользовавшись этим перерывом, — во имя правосудия умоляю вас не слушать леди; она слишком возбуждена и сама не сознает, что говорит. Я ведь во всём признался...
— Подсудимый, — строго остановил его лорд Чендойс, — во имя правосудия и ради уважения к этому месту обязываю вас хранить молчание. Продолжайте, леди Урсула!
— Дон Мигуэль стал говорить мне о любви, потом обнял меня. Я хотела вырваться... он не пускал... он... Милорды, имейте терпение! — взволнованно попросила Урсула, только теперь сознавая, как трудно ей будет выговорить чудовищную ложь; но затем быстро продолжала, словно боясь, что у неё недостанет сил договорить до конца: — Тут явился герцог Уэссекский и, видя, что меня удерживают силой, меня, его нареченную невесту, в защиту моей чести убил дона Мигуэля.
Мёртвое молчание последовало за её словами. Обвиняемый сначала уставился на Урсулу с изумлением, а потом разразился горьким смехом. Насколько ему было известно, Урсула сказала хитро придуманную ложь. Он был уверен, что видел на её руках ещё тёплую кровь молодого испанца, и весь этот рассказ об угрозе её чести и о его своевременном появлении казался ему сплетением ловких выдумок, странных и... бесполезных. О самопожертвовании Урсулы он не имел ни малейшего понятия и объяснил себе её выступление на суде тем, что он просто нравился ей и она не хотела, чтобы его повесили. Как в тумане, слышал герцог Уэссекский обращённые к Урсуле вопросы людей, на которые она отвечала без колебания, всё повторяя ту же историю.
— Леди Урсула Глинд, — торжественно произнёс наконец лорд Чендойс, — клянётесь ли вы своей честью и совестью, что всё, сказанное вами, — правда?
— Клянусь своей честью и совестью, — так же торжественно ответила девушка.
— Это ложь с начала до конца! — громко запротестовал герцог.
Низко поклонившись лорду Чендойсу, Урсула ещё раз благоговейно поцеловала распятие; этой клятвой она приносила в жертву любимому человеку незапятнанную чистоту своей души. Теперь её горе достигло высшей точки: давая своё лживое показание перед ним, она отчасти надеялась, что он очистит её имя от взведённого ею на себя обвинения. Она повиновалась внушениям кардинала, но тем не менее была уверена, что дон Мигуэль пал от женской руки, и та женщина была так дорога герцогу Уэссекскому, что ради неё он жертвовал жизнью и честью. Таким образом, эти два существа, любившие друг друга больше жизни и чести, сделались жертвами ужасных взаимных недоразумений, и каждый глубоко страдал от воображаемой низости другого.
— Милорды, — сказал лорд Чендойс, снова вставая, — вы все слышали показание леди Урсулы Глинд, и так как герцог Роберт Уэссекский пожелал, чтобы его судили Бог и его пэры, то я предлагаю вам решить, виновен ли он в этом убийстве или нет, и высказать ваше мнение по чести и совести.
По свидетельству Нортона, пэры даже не удалялись для совещания. Как только лорд Чендойс замолчал, двадцать четыре голоса единодушно ответили:
— Не виновен!
В зале поднялся оглушительный шум. Шапки полетели в воздух; со всех сторон понеслись возгласы:
— Да здравствует герцог Уэссекский! Да здравствует наша королева!
Для водворения порядка и тишины пришлось прибегнуть к решительным мерам, в результате которых между самыми ярыми крикунами оказалось несколько легкораненых. Наконец Баргэм догадался предложить герцогу Уэссекскому сесть на низенький стул, вокруг которого поставили стражу. Когда предмет буйных восторгов исчез из глаз толпы, волнение в зале понемногу улеглось, и Баргэму удалось во всеуслышание объявить о закрытии заседания.