Страница 28 из 64
— Хорошо, что ты ещё не ушла. Пришлось бы по лесу ловить.
— Зачем меня ловить, если можно просто позвонить?
— А у тебя с собой телефон?
Я тут же опустила руку в карман куртки, однако он оказался пуст.
— Должно быть, оставила на столе в кафе.
— Ты слишком часто теряешь телефон, — ответил Эдуард и достал свой из заднего кармана джинсов, после чего пару раз нажал большим пальцем на экран. Вскоре телефон завибрировал, и Эдик довольно кивнул: — Он у Каримова. Пойдём, я отвезу тебя домой.
— Спроси его пожалуйста, не звонил ли Костя, — я отвернулась к картине и продолжила всматриваться в лицо рабочего. Складывалось впечатление, что если простоять достаточно долго, всматриваясь в омрачённое необъяснимой скорбью лицо, то мужчина откроет свою тайну внимательному зрителю. Истина скрывалась где-то внутри полотна и ускользала, а мне так хотелось её постичь и, желательно, поскорее: навряд ли когда-нибудь мне ещё предстояло пересечь порог этого дома.
— Нет, не звонил. У тебя нет ни пропущенных, ни сообщений, — Эдик поравнялся со мной и вместо того, чтобы посмотреть на картину, изучал моё лицо, точно я представляла для него куда больший интерес, чем полотно, которое Смирнов, должно быть, видел каждый день.
— Нашла что-то интересное?
— Да, — начала я, решив поделиться: — Этот мужчина на картине, что его так расстроило?
— Почему ты думаешь, что он расстроен?
— Посмотри на позу, — я поднесла руку к полотну достаточно близко, чтобы точечно показывать, о чём говорю: — Видишь, как он облокачивается о ноги и как держит кисти к полу? Спина, пусть и подана вперёд, но плечи почти прижаты к ушам. Ему точно некомфортно оттого, что происходит.
Я обернулась к Эдуарду и увидела, что он замер, будто поражённый моими словами. Брови приподнялись в удивление, рот приоткрылся, и в уголках губ наметилась улыбка.
— Ты очень чётко уловила позу, но упустила кое-что важное на полотне.
Сделав пару шагов назад, я попробовала посмотреть на картину целиком. Этому трюку научила меня мама, когда мы на пару дней приезжали в Москву для подписания контракта с издательством и зашли в Пушкинский музей. Некоторые полотка так были в длину, как вся Костина квартира и рассмотреть, что на самом деле на них происходит, с близкого расстояния было просто невозможно. Множество деталей никогда не складывалось в единую суть повествования, пока ты не мог посмотреть издалека на всё вокруг. Я надеялась, что и сейчас этот трюк поможет увидеть упущенное.
Не знаю, как долго я стояла, всматриваясь в каждый сантиметр полотна, не понимая, что Эдуард имел в виду. Картина гипнотизировала меня, заставляя постичь какой-то важный секрет, но я просто не знала, на что опереться в поисках, пока Эдик, видимо, не сжалился надо мной:
— Я могу показать, если хочешь, — предложение прозвучало легко и почти нормально для Эдуарда, общение с которым всегда казалось странным.
— Давай. Он вытянул руку и указал на лес чуть левее мужчины, сидящего на пне, но правее рубящего дерево. Я не сразу увидела то, на что указывал Эдик. Где-то между ними, как бы описывая некую вершины треугольника, сквозь лесную тьму, виднелась статуя. Я подошла поближе, чтобы приглядеться, и поняла, что это был скорее нечто напоминающее деревянный тотем. Множество лиц были высечены на нём и именно из-за изобилия линий всевозможных контуров носов и губ, изваяние теряла свои чёткие черты, сливаясь с ветками деревьев. Казалось, тотем и сам был деревянным, что укрывало его от любопытных глаз ещё больше, смешивая с соседствующими толстыми кронами. Когда я вновь встала на одной линии с Эдуардом, он начал объяснение:
— Он грустит, потому что достаточно стар, чтобы помнить и ценить поверия этого края. Для него лес – священное пристанище богов, которые помогали старцу на протяжении всей его жизни. Вот только мир, вопреки надеждам рабочего, меняется. В священный край приходят новые люди, а вместе с ними и законы. Плодородные земли исчерпали свой ресурс. Поля перестали прокормить горожан, и чтобы выжить, рабочий вынужден примкнуть к тому, что сердце его считала злом – к вырубке. Он раскаивается перед старыми богами, за предательство из нужды.
Эдуард оказался хорошим рассказчиков и идеальным, почти медовым голосом, расставляющим акценты там, где это требовалось для должного эффекта. Сама того не замечая, я настолько увлеклась рассказом, что начала на пальце заматывать прядь волос, завивав тем самым конец в упругую спираль. Ну почему волосы такие послушные, когда их об этом совершенно не просишь?
— Странно, что вы держите эту картину у себя, — после короткого размышления произнесла я вслух.
Эдуард убрал руки в карманы джинсов.
— Почему?
— Вы же из семьи основателей. Получается, это полотно – история о человеке, который был вынужден проиграть злу и собственными руками уничтожать то, что ему дорогу.
Смирнов в удивлении поднял брови и отвёл взгляд:
— Ты так считаешь?
— После твоего рассказа это более, чем очевидно.
Эдик поддался корпусом вбок, как бы небрежно соприкасаясь со мной плечом к плечу и я про себя отмечаю, что не хочу уйти в сторону. Прикосновение кажется таким естественным, точно мы знали друг друга целую вечность и привыкли проводить наедине часы за разговорами. Он прильнул к моему уху, и тихим голосом подселил в моё сознание тень сомнения:
— Для меня очевидно совсем другое. Это может быть также история о человеке, принимающим за зло — добродетель, которая в действительности спасла не только его, но и то, что человек по-настоящему любил. Как ты думаешь, чем мужчина дорожил больше: богами, чьего лица никогда не видел или голодающей семье, что ждала его дома?
— Думаю, это зависит от того, каким был этот человек. Быть может, для него колесо жизнь и смерти воспринималось, как нечто естественное или и вовсе, интерпретировалось через гнев богов. Если смотреть на историю под этим углом, то боги могли быть для него куда важнее. Мы можем только предполагать.
— Да, только предполагать. В этом ты, безусловно, права, — Эдик отстранился и заговорил громче: — Вот только будь боги ему важнее, стал бы он их предавать, чтобы прокормить семью?
Я пожала плечами, понимая, что всё звучит достаточно логично, за исключением одного маленького «но», которое решила оставить при себе: ни он, ни я не могли знать наверняка историю этого работника. Спорить было ни к чему. Не сейчас, когда впервые за всё время Эдик открылся мне с новой стороны. Куда испарялось все его дружелюбие, стоило нам оказаться в стенах школы?
— Ладно, нам пора, если ты хочешь оказаться дома раньше Кости.
Он развернулся и пошёл уверенным шагом по коридору. Мне оставалось только за ним поспевать, продолжая рассуждать об истории мужчины с картины.
— Знаешь, — сказала я, когда мы оказались у большой, и с виду довольно тяжёлой двери, ведущей во двор: — Мы могли бы всегда общаться вот так.
Он повернул защёлку, толкнул дверь и легко придержал её рукой без видимых усилий, хотя она казалась просто огромной. Жестом, Эдик пропустил меня перед и скорбно ответил на придыхании:
— Не могли бы.
Всю дорогу до дома мы ехали молча. Я даже не удивилась, узнав, что под особняком, напоминающим оформлением Петербургский дворец в уменьшенной версии, располагалась небольшая подземная парковка с дорогими иномарками. Не то, чтобы их было много, учитывая количество членов семьи – всего две стояли на месте и пустовало третье место, однако в голове с трудом укладывалось, как на зарплату врача Смирновы могли себе позволить подобную роскошь. Одно только содержание места, которое то и дело открывало свои двери для любопытных горожан, как исторический музей, должно было обходиться семье в баснословную сумму. Я не любила считать чужие деньги, однако когда сталкиваешься с подобными несостыковками в реальности, невольно начинаешь задумываться, как кому-то удается жить так. Быть может, я ошибалась, и машины на практике оказывались не такими уж дорогими – трудно было сказать наверняка, ведь никогда по-настоящему у меня не просыпался интерес к автомобилям. Однако я никогда не видела подобных эмблем на автомобилях. Наверное, китайские или ещё какие. Спрашивать казалось неуместным хотя искреннее любопытство подстрекало, но я держалась. Всегда можно попробовать посмотреть в интернете.