Терновая цепь

Анна подняла взгляд.

– Шантаж? – прошептала она. – Инквизитор… твой отец кого-то шантажирует?

– По-моему, все указывает на это, – угрюмо ответила Ариадна. – Но из этого обрывка непонятно, кого именно он шантажирует, зачем и какие именно компрометирующие сведения попали к нему в руки. Я знаю только одно: моя мать пришла в ярость, когда поняла, что именно я нашла в камине.

– Может быть, все не так, как кажется, – предположила Анна. – Во-первых, он не отправил это письмо.

– Нет, – протянула Ариадна, – но видишь эту кляксу? «Ваша семья получила большую выгоду в результате…» Я думаю, это был черновик, и он бросил его в камин, чтобы уничтожить.

Анна нахмурилась.

– Не имея первой страницы, трудно даже предположить, кем может быть адресат. Однако из текста можно понять, что он не является членом семей Эрондейлов или Лайтвудов. – Анна помолчала. – Твоя мать выгнала тебя из дома только из-за того, что ты нашла эти бумаги?

– Не… не совсем, – пробормотала Ариадна. – Я разволновалась и расстроилась, когда прочитала заметки и письмо. Она сказала, что это не мое дело. Мое дело – быть послушной дочерью, выполнять свой долг и найти хорошего мужа. И вот когда она сказала это… вероятно, я потеряла самообладание.

– Вот как? – произнесла Анна.

– Я сказала ей, что не собираюсь искать хорошего мужа, что я вообще не собираюсь искать мужа, что никогда не выйду замуж, потому что меня не интересуют мужчины.

Анне показалось, что в комнате вдруг стало нечем дышать. Она очень тихо спросила:

– И?

– И у нее началась истерика, – вздохнула Ариадна. – Она умоляла меня сказать, что это неправда, а когда я отказалась, она сказала, что нельзя позволять подобным импульсам разрушить мою жизнь. – Она нетерпеливым жестом вытерла слезы. – Я видела по ее глазам, что она уже знала. Или, по крайней мере, подозревала. Мать просила меня подумать о собственном будущем, о том, что я останусь одинокой, что у меня не будет детей.

– Ах, – едва слышно пробормотала Анна. У нее заболело сердце. Она знала, как сильно Ариадна всегда хотела детей, знала, что именно это желание послужило истинной причиной их разрыва два года назад.

– Я ушла в свою комнату, бросила кое-что из вещей в саквояж… Я заявила, что не намерена жить под одной крышей с ней и папой, если они не примут меня такой, какая я есть. Какой я всегда была. И тогда она… поклялась забыть все, что я сказала ей. Уверяла меня, что мы можем сделать вид, будто этого разговора не было. Что если я повторю папе то, что сейчас говорила, он вышвырнет меня на улицу.

Анна затаила дыхание.

– И я сбежала, – закончила Ариадна. – Ушла из дома и явилась сюда. Потому что ты не зависишь от мнения окружающих. Я не могу вернуться в этот дом. Я не вернусь туда. Это значило бы растоптать свою гордость, свою… личность. Я должна научиться жить самостоятельно. Быть независимой, как ты. – Она придала лицу упрямое выражение, но руки у нее дрожали. – Я подумала… если бы ты могла научить меня этому…

Ложечка звенела о блюдце. Анна осторожно забрала у Ариадны чашку с остатками чая.

– Конечно, – сказала она. – Ты будешь независимой настолько, насколько захочешь. Но не сегодня. Сегодня ты пережила потрясение, уже очень поздно, и ты должна отдохнуть. Утром ты начнешь новую жизнь. И это будет чудесная жизнь.

Лицо Ариадны осветила улыбка. И на мгновение Анна забыла обо всем на свете, кроме этой совершенной красоты. Она пожирала взглядом грациозную фигуру, блестящие темные волосы, изящную шею и подрагивающие длинные ресницы. Ею овладело желание сжать девушку в объятиях, осыпать ее глаза и губы поцелуями. Она спрятала руки за спину, чтобы Ариадна не видела их, и стиснула кулаки.

– Можешь занять спальню, – ровным голосом произнесла она. – Я буду спать здесь, на кушетке; она вполне удобна.

– Спасибо. – Ариадна поднялась и взяла свой саквояж. – Анна… в последний раз, когда мы виделись… я была рассержена, – произнесла она. – Мне не следовало говорить тебе, что ты холодна и тверда. У тебя самое доброе и великодушное сердце из всех, кого я знаю, ведь ты всегда готова прийти на помощь тем, кто заблудился, потерялся, кому некуда больше пойти. Вроде меня, – добавила она с грустной улыбкой.

Анна вздохнула про себя. В конце концов оказалось, что Ариадна пришла к ней по той же самой причине, что Мэтью или Евгения: потому что с Анной было легко, с ней можно было поговорить по душам, потому что у нее всегда можно было получить сочувствие, чашку чая и ночлег. Она не сердилась на Ариадну за это, не презирала ее. Просто надеялась, что, возможно, была и другая причина.

Некоторое время спустя, когда Ариадна улеглась спать, Анна подошла к камину, чтобы засыпать угли золой на ночь. Обернувшись, она поймала неодобрительный взгляд Перси.

– Я знаю, – спокойно сказала она. – Позволив ей остаться здесь, я совершила большую ошибку. Я пожалею об этом. Я знаю.

Перси ничего не оставалось, кроме как согласиться.

Выяснилось, что чаю никто не хочет.

– Малкольм Фейд, – прошипел Уилл, наступая на чародея. Его гнев, который довольно быстро угас после рассказа Люси, казалось, вернулся вместе с Малкольмом. Джеймс поднялся, чтобы вмешаться в случае необходимости; ему был знаком этот отцовский тон. – Знаете, мне следовало бы арестовать вас и передать Конклаву. Чтобы вас судили за нарушение Соглашений.

Малкольм прошел мимо Уилла и бросился в кресло у камина.

– Какое обвинение вы хотите мне предъявить? – усталым голосом произнес он. – Некромантия? Я не занимаюсь некромантией.

– Тем не менее, – процедил Магнус, скрестив руки на груди, – ты увез несовершеннолетнюю девушку, Сумеречного охотника, в неизвестное место без согласия ее родителей. Это серьезный проступок. Ах да, и еще ты выкрал тело Сумеречного охотника. Я практически уверен, что это тоже серьезно.

– Et tu[17], Магнус? – вздохнул Малкольм. – А как же чувство солидарности с братьями-магами?

– Только не с теми, кто занимается похищением детей, – сухо ответил Магнус.

– Малкольм, – вмешался Уилл, и Джеймс понял, что отец с трудом сдерживается, чтобы не заорать, – вы являетесь Верховным Магом Лондона. Когда Люси пришла к вам с просьбой об участии в этом запретном деле, вы должны были отказать ей. Более того, вы обязаны были сообщить мне.

Малкольм снова вздохнул с таким видом, словно весь этот разговор успел ему смертельно надоесть.

– Очень давно я потерял женщину, которую любил. Ее смерть… ее смерть едва не сломила меня. – Он смотрел в окно, на серое море. – Когда ваша дочь обратилась ко мне за помощью, я невольно проникся сочувствием к ней. Я не смог сказать ей «нет». Если из-за этого я лишусь своего поста, пусть будет так.

– Я не допущу, чтобы Малкольм лишился своего поста из-за меня, – воскликнула Люси. – Я сама нашла его. Я потребовала, чтобы он помог мне. Я сама вернула Джесса к жизни, Малкольм даже не знал, что произошло. Когда он появился в Институте, я… – Она помолчала. – Я настояла на том, чтобы он забрал меня в Корнуолл. Я боялась, что Джесса схватят, заключат в тюрьму, убьют. Я пыталась его защитить, и Малкольм тоже. Все это произошло из-за меня. И я охотно предстану перед Конклавом, чтобы повторить эти слова.

– Люси, – сказал Джеймс. – Это не очень удачная мысль.

Люси бросила на него взгляд, который напомнил ему некоторые эпизоды из ее первого романа, «Спасение Загадочной Принцессы Люси от ее ужасных родственников». Если ему не изменяла память, брат главной героини, Жестокий Принц Джеймс, имел привычку сажать в волосы сестры летучих мышей-вампиров, а потом встретил вполне заслуженную смерть, свалившись в бочку с патокой.

– Джеймс прав. Конклав жесток и безжалостен, – угрюмо произнес Малкольм. – Я не пожелал бы вам оказаться на месте подсудимой, Люси.

– Меч Смерти… – начала Люси.

– Меч Смерти заставит вас рассказать не только о том, что вы воскресили Джесса, но и о том, что свое могущество вы получили от Велиала, – перебил ее Магнус.

17

Et tu, Brute? (лат. – «И ты, Брут?») – якобы последние слова Цезаря, обращенные к убийце. Эта фраза появляется в пьесе Шекспира «Юлий Цезарь».