Страница 24 из 35
Зюзиков водилось в степях немерено, размножались они со страшной скоростью, а фиолетовый цвет гробовщики различали превосходно. Эти мелкие грызуны самой природой определены в пищу гробовщикам. Может быть поэтому зюзики отличаются столь свирепым нравом? Мало кому понравится, если он узнает, что весь смысл его существования в том, чтобы наполнить чей-то желудок со всеми выходящими отсюда последствиями. Тут любой взбунтуется и озлобится.
Блестящие носы дрожали от любопытства и новых запахов. Зюзики жадно вперились в двух исполинских существ. Эти великаны тоже стояли на двух лапах, но на этом всякое сходство заканчивалось. У великанов даже носы не дрожали от любопытства.
– Эти твари столь отвратительных и несуразных размеров ступили на наши земли! – пропищал первый зюзик. Он по-тараканьи зашевелил усами и хищно поджал верхнюю губу, больше обычного обнажая пару длинных красно-жёлтых резцов.
– Чужаки! – кровожадно запищал второй зюзик, трясясь от праведного гнева, как эпилептик. – Убить! ВСЕХ УБИТЬ!! УБИИИТЬ!!!
– Предать анафеме и сожжению в соломенных чучелах на празднестве Весёлого Сатанизма! – изошёлся в писке третий зюзик.
– До Сатанизма ещё девять месяцев!
– Свяжем их и запрём в подвале!
– Будем кормить травой до весны! Вкусной, сладенькой травки на всех хватит! Зажиреют, будут лучше гореть в кострищах! На светлую радость Весёлого Сатаны!
Настал черёд пищать первому зюзику, однако тот не издал ни звука. Два зюзика удивлённо воззрились на то место, где находился их товарищ. Но их товарища там уже не было. Его будто корова языком слизала. Инстинктивно зюзики задрали свои толстощёкие головы. С беспорядочным и непереводимым писком, совершенно лишённым какой-либо игры слов, они тут же унеслись прочь и фиолетовыми стрелами вонзились в норы.
Их товарищ безмятежно парил в небе. Парил он в кривых когтях гробовщика, желтоглазой птицы с коричневым оперением и размахом крыльев два метра. Их товарищ больше не беспокоился ни о Весёлом Сатанизме, ни о чём-либо ещё. Он принял обет вечного молчания. Его застывший, печальный мордас с разодранной когтём и лишённой глаза глазницей наглядно иллюстрировал всю тщетность бытия. Погиб танчик зюзиков, а двое удравших были его подтанчиками. И каждый из подтанчиков, удирая, думал: “Теперь я главный! Теперь я буду спать в его красивой сумочке!”.
В высших структурах подземного города Щель Весёлого Сатаны назревал переворот.
Гробовщик равнодушно смотрел вдаль и думал о том, что по прибытии в гнездо его опять начнёт поносить жена. Снова он притащил какую-то дрянь, которой и птенцам едва на закусь хватит, а ей опять голодать? Будто жене и невдомёк, что частенько степь ничего не даёт и за целый день полёта. Но он и слова ей поперёк не скажет. Чертовски уставший, третий день не жравши, он расправит крылья и снова полетит на охоту.
Как всё это достало. Никакой личной жизни. Эх, сейчас бы в “Бороду” зарубиться с корешками или в симулятор супергробовщика поиграть под полторашку-другую пивка. Жене-то хорошо целый день в гнезде прохлаждаться, скоро толстеть начнёт от безделья. Великое ли дело с птенцами сидеть. И убирается плохо. Даже мою игровую приставку “Секретная коробочка” никогда не протирает (хоть одна отрада в жизни!). Вот и бесится от нечего делать и от скуки. А тут из последних сил еду добываешь, пока крылья не отпадут и глаза не заслезятся. А если и отпадут, всё равно охотишься, без крыльев и полуслепой. И всё ради семьи. Всё терпишь ради семьи. А ещё за водой слетай, мусор вынеси...
И нахрена я женился? Сначала думал, дети - это святое, это всё моё родное, ради детей жить только и стоит. Хотелось, чтобы всё как у гробовщиков было, всё как полагается. Думал, так будет правильно. С первым птенцом нянчился, а на второго уже пофиг стало. Понял, не моё это. Ну а раз жена на охоту не летает, так пускай с птенцами и сидит. Не мужское это дело. Мужское дело еду добывать. Вот я и добываю. Что ей ещё надо? Чтобы я тоже с птенцами нянчился? Так она же мне не помогает охотиться.
А как жена подурнела-то со своей стервозности. Раньше куда красивее была. Иначе чего бы я на ней женился?
И чего женатые кореша уговаривали, лучше женись молодым - старики никому не нужны. Говорили, как это хорошо жить с женой... А как женился, так эти же кореша начали на своих жён плакаться. Ах, какие они такие, ничего делать не хотят, нас не понимают, за птенцами не смотрят, на нас внимания совсем не обращают. Друзья называются. Тьфу, сволочи, а не друзья. Нет у меня друзей. Никого нет. Слетать что ли к корешу какому да напиться с горя?
В таком же ключе размышляла о муже гробовщица. За какого же хилого и ленивого неудачника я вышла? И чем только думала? От кого яйца высидела? Вот ведь дура. Пока в гнезде из последних сил прибираешься, из припрятанных косточек с остатками мяса супа наваришь, с тремя птенцами неугомонными все нервы изведёшь: все косточки слопать тайком норовят, заодно сладким обожраться и из гнезда выпасть. Благо хоть гнездо на земле. А этого еле-еле уговоришь мусор вынести.
На себя ни минуты времени нет. Урывками на кухне пару серий драматического сериала “Степные судьбы” глянешь, вот и все развлечения. А по молодости интересный сериальчик про червяка Жим-Жима шёл. Хоть и червяк, а красавчик. И спортсмен. Вон какая мускулатура. Герой. И по бабам наверняка не шляется. Не то что мой. Как встречаться начали, конечно, красивый был. А сейчас рожа пивом залита и сиськи на брюхо свисают. Смотреть тошно. И к бабам, поди, летает.
Подлец, добытчик бездарный, целыми днями по степи летает - нормальной еды принести не может. Приволочит какую-нибудь дрянь костлявую и мелкую, специально полегче выберет. Почти всё птенцам до последнего куска отдашь, остатки на потом припрячешь, а сама голодная сидишь. Себя-то не забывает, поди: рожа сытая, довольная. А ремонт гнезда не спешит делать. Говорит, устаёт, а сам полночи в свои игры играется. И попробуй ему слово скажи, так разорётся: я, мол, из перьев вон лезу ради вас, у меня глаза слезятся, тебя не вижу, детей не вижу, а ты ничего не ценишь, дура сякая такая… И морда при этом благородная, будто сам в своё враньё верит.
Не любит он меня, нет, не любит. Нужна я ему только как сексуальная игрушка. И детей не любит. Дети подрастут, надо разводиться, если так и дальше будет продолжаться. А продолжаться так будет и дальше.
Тем временем исполины отвратительных и несуразных размеров и не подозревали о развернувшейся неподалёку трагедии. Они пребывали в полнейшем отчаянии. Вернее, один из них. По крайней мере, он усиленно изображал исполинское отчаяние, которому только может предаться исполин, подло брошенный в безбрежном красно-жёлтом степном океане без воды, без еды и документов в окружении невидимых лютых зюзиков.
– Пакет с документами здесь. – Броккен похлопал себя по груди. – Я решил не прислушиваться к твоему совету сунуть их в рюкзак. Документы надо держать близ сердца.
– Ну что ж, – горестно молвил Гербес, – будем есть документы, оторвав их от сердца. Не помнишь, какой процент воды и питательных веществ содержится в пластике, бумаге и принтерной краске? Как долго мы сможем протянуть в этой бесконечной пустыне, где, кроме нас, не видать ни одного живого существа, ибо чужда эта пустыня всякой жизни…
– Мы не будем питаться документами, ибо вместе с документами мы съедим свои личности. А самоедство до добра не доводит, знаешь ли. Мы не одни, Герб! Глянь, птичка какая-то полетела. Большая какая птичка. Да и не в пустыне мы, а в степи, что значительно повышает наши шансы на выживание. Без еды человек может прожить до двух месяцев.
– А без воды?
– Дней восемь. В пустыне бы через три дня попередохли. По жаре-то.
– Спасибо, утешил, – сухо сказал Гербес. – Нет, ну как ловко они нас шваркнули! Ещё заставили им броники с оружием таскать. Профессионалы! По полной поимели! Сволочи поганые! – с обидой и злостью вскричал Гербес.
– Я не думаю, что они сделали это специально. Видать, с Тюбиком неполадка произошла. Может быть, они, когда кружили над нами, дали понять, что по какой-то причине не могут приземлиться. Они должны вернуться за нами.