(Не)идеальная девочка

Оказывается, у него там реально с Заболоцкой что-то налаживаться стало. Рад за него. Она девка неплохая. По крайней мере, не прикидывается кем-то другим, как Миронова.

Да твою же мать! Почему она в каждой моей мысли? В каждом, блядь, закутке сознания?

Ещё глоток. Не отпускает.

Миронова ли?

"Пятого октября я выхожу замуж…"

— Сука! — с некоторых пор это слово чаще всего вылетает из моего рта.

Всё же хватаю мобилу и щурюсь от рези в глазах, когда экран загорается в полной темноте. В доме такой же мрак, как и на душе. Свет я больше не включаю, и все шторы задёрнуты. Но не потому, что от запоя слепит. В темноте её силуэт сложнее разглядеть. Лица не видно. Только на этом и выезжаю.

Всматриваюсь в расплывающиеся цифры.

Двадцать девятое сентября.

Когда я в последний раз её видел?

Первого была вечеринка.

Шестого.

Двадцати три дня без её тепла, глаз, смеха и дыхания. Двадцать три дня я бьюсь в агонии.

И нет, она ещё не замужем. Но скоро будет.

Шесть дней. Блядь! И я позволю?

Пока не знал сегодняшней даты, проще смириться с этим было. А сейчас опять растаскивать начинает.

Пиздец! Да было же это у нас! Даже если стереть все дни до того самого! До последнего поцелуя.

По глазам, сука, видел, что ей тоже больно. И нихуя тут не в плотских желаниях дело. Тогда почему? Почему отпустил? Какого хрена не поехал к её предкам, чтобы из них правду вытрясти, раз из Насти не получилось?

Давлюсь и хриплю. Даже в мыслях это имя не произносил уже двадцать три грёбанных дня. Только местоимение "она". Даже у Тохи спрашивал.

Когда это было в последний раз? Неделю назад? Две? Вчера? Все дни в один слились.

— Её видел? — спрашиваю, опрокидывая в себя очередную стопку.

Антон снова торчит у меня. Суёт мне кусок пиццы, а жрать вообще никак не тянет. Мотаю башкой.

— Жри давай, пока с голоду не подох. — отрезает, опять протягивая хавку.

— Не лезет. — раздвигаю колени и свешиваю с них руки. Опускаю вниз голову и закрываю глаза. — Как она?

— Скажу, если пожрёшь.

Не уверен, что эта информация нужна мне настолько, чтобы что-то, кроме алкашки затолкать в желудок.

Да и сколько можно себя разрывать? Какое мне дело? На учёбу ходит как ни в чём не бывало. Живая. Что мне ещё надо?

Беру пиццу и вгрызаюсь зубами, отрывая смачный кусок. Прожёвываю и понимаю, что реально голодный. Ещё два куска урезаю уже с каким-то мрачным кайфом.

Друг рассказывает что-то там о Заболоцкой. Замечаю, что съехал с темы, но затыкаюсь. Харе уже себя топить.

Но через пару Тохиных явок опять накрывает.

— Как она? — рычу, когда он в очередной раз отмалчивается.

— А как она, Тёмыч? Тебе то нахуя это обвалилось? Она тебя на куски разорвала, а тебе, блядь, знать надо, как она живёт? Забудь её уже!

— Как она?! — завываю, подскакивая ноги.

— Нормально она! Как и всегда. Таскается везде с подружкой. На пары ходит. Ни одного дня не пропустила. Сопли, в отличии от тебя, не распускает.

Не знаю, что я хотел тогда услышать. Что она плачет по углам? Что сама не своя? Что вообще в академии не появляется? Чего я ждал, дебил сука?

Во время короткого протрезвления принял единственно верное решение. Позвонил в деканат и попросил подготовить документы на отчисление. Дольше на учёбу забивать нельзя, а вернуться я не смогу.

Не могу её видеть. И слышать не хочу.

— Блядь, кому я вру?! — ору в темноту.

Я хочу её увидеть. Услышать. Обнять. Простить…

Да я, сука, готов её простить. Не могу без неё.

Вот только она без меня отлично справляется.

И что дальше?

Пора выбираться из запоя. На днях заеду за документами. А потом свалю из города. Хотя бы на время. Если где-то случайно столкнёмся, то я за себя не ручаюсь.

А если она с зализышем будет? С его кольцом на пальце?

Хватаюсь за бутылку и подношу к губам. Но глоток так и не делаю. Иду на кухню и сливаю в раковину. Так же, как и остальные бутылки вискаря и водяры. Врубаю свет и открываю шторы.

Надо жить дальше.

Собираю пустую тару, которая валяется по всей хате, и скидываю в несколько пакетов. Туда же отправляются коробки от пиццы и бургеров. Следом летят окурки из переполненной пепельницы. Распахиваю окна и впервые за двадцать три дня проветриваю квартиру. Открываю почти пустой холодильник.

"— Есть хочешь?

— У тебя же в холодильнике мышь повесилась!

— Сейчас что-нибудь приготовлю.

— Ты умеешь готовить?"

Хлопаю дверцей с такой силой, что агрегат едва не заваливается. Сжимаю зубы. Глотаю холодный влажный воздух с улицы.

Надо жить.

Складываю мусор у двери и иду в душ.

Пора приходить в себя.

Вентиль всё ещё выкручен на холодную.

Блядь, я что, всё это время не мылся?

Копаюсь в затуманенных алкоголем воспоминаниях.

Тоха несколько раз заталкивал и воду врубал, когда я почти в бессознанке был. Ладно, это я переживу.

Включаю горячую и долго стою под струями, чувствуя, как постоянная усталость уходит из напряжённого тела. Вот было бы так же просто "смыть" ЕЁ из своих воспоминаний и сердца. Но эта зараза вцепилась намертво. Она как раковая опухоль. Выросла в сердце, а потом пустила метастазы по всему телу, в каждый орган. Просочилась в вены, заражая кровь. Не оставляя вариантов. Или умереть от болезни. Или от попытки вырезать её из себя.

Выползаю из душевой кабины и обматываю бёдра полотенцем, не вытираясь.

"А ты не пробовал одеваться, Северов, а не в полотенце по квартире расхаживать?!"

Не раскручиваю это воспоминание. Пока бреюсь, игнорирую и все остальные.

Ладно, в душ меня Тоха заталкивал, но вот три недели не бриться… На отражение своё смотреть страшно. Учитываю мою генетику, я похож на недоделанного Деда Мороза. Бракованный, короче. И мотор у меня, видимо, с браком, раз всё ещё стучит.

Выуживаю из шкафа чистую футболку и джинсы.

"— Я отдам тебе все свои футболки, если это заставит тебя улыбаться.

— Все-все?

— Все-все. И штаны тоже."

Разрываю в клочья. Хватит уже гонять их. Она умерла для меня! Сколько можно её воскрешать?

Трясу головой, стараясь вытрясти её оттуда. На какое-то время спасает.

Выглядываю в открытое окно. Льёт как из ведра. И холод собачий.

Натягиваю толстовку и плащёвку с капюшоном. Выхожу на улицу. Курю под подъездом. Под таким ливенякой никотин особо не потаскаешь. Вдыхаю чистый воздух вместе с дымом.

Двадцать три дня я просидел в четырёх стенах, позволяя мыслям о ней разрывать меня снова и снова.

Сейчас я не просто жить, я дышать заново учусь.

Докуриваю и бросаю окурок в лужу. Ещё один натужный вдох, и я делаю шаг под ледяные капли.

Почти всю ночь брожу по району, ничего не замечая. Физических ощущений всё ещё нет. Джинсы промокли насквозь, но мне так-то похую. Холода не ощущаю.

Мимо катаются редкие машины. Ни одного такого же идиота, как я, который решил погулять в такую погоду, не встречаю. Несколько раз торможу у магазинов или под козырьками подъездов и таскаю сигареты. Никотин единственное, что у меня осталось. Только сейчас до меня доходит, что ломка всё же не по нему была.

Бреду по какому-то тротуару в полной темени. Ветер такой, что видимо, где-то оборвало линию электропередачи. Фонари не горят. Даже в окнах ни единого просвета. Только какая-то тачила стоит у обочины с включенными фарами, подсвечивая мой дерьмовый путь из Ада. Натягиваю капюшон на лицо и ниже опускаю голову, прячась от бьющих по морде капель. Слышу, как хлопает дверь тачки и за спиной раздаются быстрые шаги. Будто кто-то, блядь, бежит за мной.

Готовлюсь к стычке. Выпрямляю спину, сжимаю кулаки, разворачиваюсь и…

Снова подыхаю.

Длинные светлые волосы разлетаются за спиной и липнут к щекам. Вода вздымается под её ногами и разбрызгивается в стороны.

Несколько раз моргаю. Даже шевельнуться, сука, не могу, когда видение не исчезает, а оказывается всё ближе.