Страница 19 из 81
Знали бы они, по чью он здесь душу.
Я не знал, что океан может настолько обрыгнуть. Вместо земли - вечно качающаяся палуба, вместо жратвы - твердокаменные галеты, солонина и безвкусная вязкая жижица, называемая кашей. К концу второго месяца я тихо ненавидел всех, готов был шипеть и дыбить шерсть, не хуже ополоумевшего Фартового. Да покусают крысы сию зловредную тварину.
В родном районе Кирпичников у меня имелось три лёжки: всегда было куда пойти и где спрятаться. Или просто побыть в одиночестве, когда все опротивело. Всеотец до чего же я устал от людей!
«Оливковая ветвь» представляла собою огромную бочку, набитую горластой матросней. Даже темные закутки трюма не спасали от боцманского рёва. И гальюн, место отхожее, был вечно полон народа: как не заглянешь, то один сидит, в носу ковыряется, то другой трубку курит. Я начинал завидовать смотровым, которые хоть иногда могли побыть в одиночестве.
- Танцор, проверь бочки с зерном.
- Танцор, подотри на шканцах.
- Танцор, почему вода в трюме?
Да потому что – хотелось заорать в ответ. Она всегда там, хоть каждый день помпой откачивай, а потом поднимайся наверх и убирай за нагадившим Фартовым. И не приведи Всеотец, кто-нибудь наступит на кучу, и разнесет дерьмо по палубе.
Никогда в своей жизни столько не работал. Руки мои были приучены к тонкой работе, здесь же сплошные мозоли, постоянно сдираемые и кровоточащие.
- Запомни, Танцор, этот узел называется рифовым. Его можно связывать и затягивать обоими концами. Обыкновенно применяется для закрутки парусов и крепления малых грузов.
Слушал я Бабуру, а у самого злоба внутри поднималась. Так и хотелось найти что-нибудь потяжелее и тюкнуть здоровяка по голове. Только вот беда, на корабле просто так ничего не валялось: оно или было убрано, или привязано на семь узлов.
Проклятые узлы… морячье совсем с ними рехнулось. Один Бабура знал сто способов плетения веревки. Скажите на милость, нахрена столько выдумывать?
Я умел терпеть. Умел сносить подзатыльники и беспрекословно выполнять приказы. Умел слушать одни и те же истории, делая вид, что интересно, когда невыносимо скучно. Умел смеяться над дурацкими шутками, повторяемыми каждый день. Умел молча кивать и соглашаться с любой произнесённой вслух ерундой. Я многое, что умел. Главное, не забывать считать дни до прибытия в Новый Свет, и тогда сразу становилось легче.
Второй месяц подходил к концу. Если верить всезнающему Рогги до появления чаек, предвестниц земли, оставалось меньше недели. Каждый истосковался по берегу и даже второй пассажир, вечно скрывающийся в каюте, стал появляться на палубе. Он подолгу замирал у борта, вглядываясь в горизонт.
Странный он был. Хотя Рогги и признал в нем писаря, я его таковым не считал. Длинные холеные пальцы - не показатель. Они могут быть у людей разных профессий: не только у тех, кто привык иметь дело с бумагами или музыкальными инструментами, но и у воров. Мне ли этого не знать.
Второй пассажир многим не нравился: своей молчаливостью и отстранённость. Не нравился он и брату Изакису. Чернецу никто не нравился, но за этим господином он приглядывал особо. Тот на шканцы и церковник следом за ним. Тот за едой на камбуз, глянь, а брат и там ошивается, отсвечивая лысым черепом. Может его не только за мной приглядывать оставили? Не настолько Сига из Ровенска значимый человек.
Блин, до чего же муторно… Голова начинала болеть, стоило подумать обо всем об этом. А виной всему треклятая Печать Джа.
Божественный артефакт не отпускал, накрепко вцепившись в душу. Не важно, драил ли я палубу, вязал с Бабурой узлы или проверял товар - мыслями постоянно возвращался к небесному камню. Может и правду легенды говорят: Печать настолько проклята, что одно желание обладать ею вызывало приступы одержимости.
А еще этот Ленни, данный Всеотцом в наказание. С каждым днем пацан наглел все больше и больше, придумывая новые способы развлечения. Один раз кашу передал с расплывшимся поверх пятном слюны. Другой раз говно Фартового по палубе размазал, да так ловко подгадал, что вышедший на вечернюю прогулку квартирмейстер вляпался. Устроил взбучку боцману, а тот мне - за то, что не уследил.
Иногда Ленни устраивал засады. Ждал специально, когда пройду мимо, чтобы с оттяжкой харкнуть в спину или на тряпку наступить, когда палубу драю. А один раз ведро с водой на голову опрокинул, прямо с верхних ступенек лестницы, которую я мыл. Было одновременно обидно и больно, деревянной бадьей по макушке получить.
Ленни свои пакости устраивал втихую, чтобы никто не видел. Явно нарывался на конфликт, только я знал, чем это закончится. Не выйдет никакой драки, после первого же удара этот козел свалится на палубу и заблажит, призывая небеса во свидетели. Тут же прибежит боцман, и устроит мне взбучку, а Ленни как продолжал гадить, так и продолжит.
Нет, в открытую в драку лезть не стоит. Я ждал… я умел ждать. И вот в один прекрасный вечер, когда драил палубу возле юта вновь показался Ленни. По довольной физиономии стало понятно, что он задумал очередную подлянку. И точно, уходить Ленни не спешил. Вместо этого облокотился о стену и принялся наблюдать, как я тряпкой по палубе вожу.
Подождал, когда два матроса пройдут мимо. Бросил по сторонам быстрые взгляды, а после начал с шумом собирать сопли. Долго пыжился и, наконец, накопив достаточно, выхаркнул комок слизи: густой и зеленой, медленно расплывающейся перед глазами.
Вот ведь сука! Я бросил тряпку и поднялся с четверенек. Уставился в наглую физиономию, демонстрирующую щербатую улыбку.
- Мало тебе по зубам били.
- Да-а? - протянул тот. - А ты попробуй, рискни.
- А че пробовать? Плюй, сколько хочешь.
- Да-а? - снова протянул Ленни, явно удивленный моей покорности.
- Да, можешь плевать… Слюна не моча, высохнет – не заметишь.
Я не думал, что провокация сработает. Каждому в Ровенске была известна сказка про глупого медведя и хитрого окуня. Долго хищник думал, что делать с рыбешкой: то ли выпотрошить и съесть, то ли на берегу оставить, а окунь знай свое бормотал: только не бросай меня обратно, только не в воду. В итоге в воду и угодил. Махнул на прощанье хвостом и поминай как звали. Сказка известная, но Ленни то ли не знал её, то ли не уловил смысла.
- Моча, говоришь? – довольно осклабившись, он принялся расстёгивать портки.
Я аж опешил, не веря собственным глазам. Молча стоял, и наблюдал, как тонкий ручеек журчит, стекая мне под ноги.
Ленни был придурком, и не только потому, что не слушал в детстве сказки. Если уж взялся творить дурь - убедись, что у твоего представления не будет лишних зрителей. Парень огляделся, и даже голову задрал, зыркнув в сторону вороньего гнезда, а вот под ноги посмотреть не догадался. На растянутые тени, отброшенные заходящим солнцем.
На палубе четко выделялись перила и овал головы. На возвышении, буквально в паре метров от нас находился человек. Он не мог нас видеть, зато слышал прекрасно… должен был слышать. На всякий случай я напряг связки и запричитал, словно перепуганный окунь из сказки.
- Ты чего творишь, ты зачем на палубу ссышь? Так же нельзя.
Щербатая улыбка Ленни стала еще шире.
- Мне можно… Давай, вытирай крысеныш. Вставай на колени и драй, чтобы даже запаха не осталось, иначе капитан с тебя три шкуры спустит. Ну, чего застыл?
До Ленни начало доходить, что твориться что-то неладное. Он опустил взгляд следом за мною и увидел, как тень на палубе колыхнулась, увеличиваясь в размерах. Она росла и ширилась, пока не приобрела очертания человека. Человека, опершегося на перила, и внимательно изучающего происходящее внизу. А посмотреть было на что: на расстегнутые портки, на растекающуюся под ногами лужицу.
Серьга в ухе грозно сверкнула, не предвещая ничего хорошего.
- Я тут молодого воспитываю, совсем от рук отбился, - запричитал Ленни, пряча хозяйство и спешно завязывая шнурки.