Классики жанров

– Этака кляча, да повезёт!

– Да ты, Миколка, в уме, что ли: этаку кобыленку в таку телегу запряг!

– А ведь савраске-то беспременно лет двадцать уж будет, братцы!

– Садись, всех довезу! – опять кричит Миколка, прыгая первый в телегу, берёт вожжи и становится на передке во весь рост. – Гнедой даве с Матвеем ушёл, – кричит он с телеги, – а кобылёнка этта, братцы, только сердце моё надрывает: так бы, кажись, её и убил, даром хлеб ест. Говорю, садись! Вскачь пущу! Вскачь пойдёт! – И он берёт в руки кнут, с наслаждением готовясь сечь савраску.

– Да садись, чего! – хохочут в толпе. – Слышь, вскачь пойдёт!

– Она вскачь-то уж десять лет, поди, не прыгала.

– Запрыгает!

– Не жалей, братцы, бери всяк кнуты, зготовляй!

– И то! Секи её!

Все лезут в Миколкину телегу с хохотом и остротами. Налезло человек шесть, и ещё можно посадить. Берут с собою одну бабу, толстую и румяную. Она… щёлкает орешки и посмеивается. Кругом в толпе тоже смеются, да и впрямь, как не смеяться: этака лядащая кобылёнка да таку тягость вскачь везти будет! Два парня в телеге тотчас же берут по кнуту, чтобы помогать Миколке. Раздаётся: «ну!», клячонка дёргает изо всей силы, но не только вскачь, а даже и шагом-то чуть-чуть может справиться, только семенит ногами, кряхтит и приседает от ударов трёх кнутов, сыплющихся на неё, как горох. Смех в телеге и в толпе удваивается, но Миколка сердится и в ярости сечёт учащёнными ударами кобылёнку, точно и впрямь полагает, что она вскачь пойдёт.

– Пусти и меня, братцы! – кричит один разлакомившийся парень из толпы.

– Садись! Все садись! – кричит Миколка, – всех повезёт. Засеку! – И хлещет, хлещет, и уже не знает, чем и бить от остервенения.

– Папочка, папочка, – кричит он отцу, – папочка, что они делают! Папочка, бедную лошадку бьют!

– Пойдём, пойдём! – говорит отец, – пьяные, шалят, дураки: пойдём, не смотри! – и хочет увести его, но он вырывается из его рук и, не помня себя, бежит к лошадке. Но уж бедной лошадке плохо. Она задыхается, останавливается, опять дёргает, чуть не падает.

– Секи до смерти! – кричит Миколка, – на то пошло. Засеку!

– Да что на тебе креста, что ли, нет, леший! – кричит один старик из толпы.

– Видано ль, чтобы така лошадёнка таку поклажу везла, – прибавляет другой.

– Заморишь! – кричит третий.

– Не трожь! Моё добро! Что хочу, то и делаю. Садись ещё! Все садись! Хочу, чтобы беспременно вскачь пошла!..

Вдруг хохот раздаётся залпом и покрывает всё: кобылёнка не вынесла учащённых ударов и в бессилии начала лягаться. Даже старик не выдержал и усмехнулся. И впрямь: этака лядащая кобыленка, а ещё лягается!

Два парня из толпы достают ещё по кнуту и бегут к лошадёнке сечь её с боков. Каждый бежит с своей стороны.

– По морде её, по глазам хлещи, по глазам! – кричит Миколка.

– Песню, братцы! – кричит кто-то с телеги, и все в телеге подхватывают. Раздаётся разгульная песня, брякает бубен, в припевах свист. Бабёнка щёлкает орешки и посмеивается.

…Он бежит подле лошадки, он забегает вперёд, он видит, как её секут по глазам, по самым глазам! Он плачет. Сердце в нём поднимается, слёзы текут. Один из секущих задевает его по лицу; он не чувствует, он ломает свои руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой и осуждает всё это. Одна баба берёт его за руку и хочет увесть; но он вырывается и опять бежит к лошадке. Та уже при последних усилиях, но ещё раз начинает лягаться.

– А чтобы те леший! – вскрикивает в ярости Миколка. Он бросает кнут, нагибается и вытаскивает со дна телеги длинную и толстую оглоблю, берёт её за конец в обе руки и с усилием размахивается над савраской.

– Разразит! – кричат кругом.

– Убьёт!

– Моё добро! – кричит Миколка и со всего размаху опускает оглоблю. Раздаётся тяжёлый удар.

– Секи её, секи! Что стали! – кричат голоса из толпы.

А Миколка намахивается в другой раз, и другой удар со всего размаху ложится на спину несчастной клячи. Она вся оседает всем задом, но вспрыгивает и дёргает, дёргает из всех последних сил в разные стороны, чтобы вывезти; но со всех сторон принимают её в шесть кнутов, а оглобля снова вздымается и падает в третий раз, потом в четвёртый, мерно, с размаха. Миколка в бешенстве, что не может с одного удара убить.

– Живуча! – кричат кругом.

– Сейчас беспременно падёт, братцы, тут ей и конец! – кричит из толпы один любитель.

– Топором её, чего! Покончить с ней разом, – кричит третий.

– Эх, ешь те комары! Расступись! – неистово вскрикивает Миколка, бросает оглоблю, снова нагибается в телегу и вытаскивает железный лом.

– Берегись! – кричит он и что есть силы огорошивает с размаху свою бедную лошадёнку.

Удар рухнул; кобылка зашаталась, осела, хотела было дёрнуть, но лом снова со всего размаху ложится ей на спину, и она падает на землю, точно ей подсекли все четыре ноги разом.

– Добивай! – кричит Миколка и вскакивает, словно себя не помня, с телеги. Несколько парней, тоже красных и пьяных, схватывают что попало – кнуты, палки, оглоблю – и бегут к издыхающей кобылке. Миколка становится сбоку и начинает бить ломом зря по спине. Кляча протягивает морду, тяжело вздыхает и умирает.

– Доконал! – кричат в толпе.

– А зачем вскачь не шла!

– Моё добро! – кричит Миколка, с ломом в руках и с налитыми кровью глазами. Он стоит, будто жалея, что уж некого больше бить.

– Ну и впрямь, знать, креста на тебе нет! – кричат из толпы уже многие голоса.

Но бедный мальчик уже не помнит себя. С криком пробивается он сквозь толпу к савраске, обхватывает её мёртвую, окровавленную морду и целует её, целует её в глаза, в губы… Потом вдруг вскакивает и в исступлении бросается своими кулачонками на Миколку. В этот миг отец, уже долго гонявшийся за ним, схватывает его, наконец, и выносит из толпы.

– Пойдём! пойдём! – говорит он ему, – домой пойдём!

– Папочка! За что они… бедную лошадку… убили! – всхлипывает он, но дыхание ему захватывает, и слова криками вырываются из его стеснённой груди.

– Пьяные, шалят, не наше дело, пойдём! – говорит отец».

О значении образа Миколки в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»:

Миколка – это не второстепенная фигура, а образ огромного символического значения. Как раскрывается этот скрытый образ? Миколка совершил огромное моральное преступление, изуверски, общенародно убил «клячонку», которая символично подобна жертве Иисуса Христа. Когда Порфирий Петрович, как символ апостола Павла, не только обвиняет его за это злодеяние, а напротив, отменил наказание, в последнем свидании с Раскольниковым так рисует ему Миколку, как народ, распявший Иисуса Христа: «Перво-наперво, это ещё дитя несовершеннолетнее, и не то что бы трус, а так, вроде как бы художник какой-нибудь. Право-с, вы не смейтесь, что я так его изъясняю. Невинен и ко всему восприимчив. Сердце имеет; фантаст. Он и петь, он и плясать, он и сказки, говорят, так рассказывает, что из других мест сходятся слушать. И в школу ходить, и хохотать до упаду от того, что пальчик покажут. И пьянствовать до бесчувствия. Не то, чтоб от разврата, а так, полосами, когда напоят, по-детски ещё». В образе Порфирия Петровича изображён апостол Павел, обосновавший невиновность иудеев и всего народа за казнь Иисуса Христа.

Таким образом, Фёдору Михайловичу Достоевскому удалось передать взыскательному читателю свои сокровенные мысли и желания. В то же время писатель был обласкан властью: он не раз обедал вместе с великими князьями Сергеем и Павлом, сыновьями императора Александра II, а в 1880 году состоялось его знакомство с будущим правителем Александром III.

Елена Липаткина (Александр Пушкин, Марина Цветаева)

Александр Сергеевич Пушкин

(1799–1837)