Страница 12 из 12
Монбельяры ехали дальше. На каждом экипаже горело по фонарю, сундуков оставалось одиннадцать.
Отъехав на несколько километров от города, Жан Себастьен приказал остановить лошадей. Он спрыгнул на землю, сунул обоим кучерам и старому гвардейцу по кошельку золотых монет и отпустил их восвояси. Семья продолжила путь без сопровождения: Жан Себастьен на дрожках одной повозки, Элоиза – на дрожках другой. В последний раз экипажи, груженные дубовыми кофрами, видели в Ле-Бараке, движущимися в направлении Шамбефа. После этого Монбельяры исчезли, а вместе с ними исчезли и сокровища.
5
Катя
1968 год
Наконец они вернулись на ферму. Катю ждали дела.
– Мы увидимся завтра? – спросил Милан. – Когда закончится моя смена на фабрике?
– Если захочешь, – ответила Катя, дразня его.
– История Элоизы еще не закончена?
– Не совсем.
Во дворе фермы рядом со стойлами стоял криво припаркованный автомобиль. Двое мужчин с мрачными физиономиями садились внутрь. Шофер в серой кепке махнул Кате рукой. Ярослав наблюдал за ними со стороны.
– Зачем они приезжали? – спросила Катя, когда машина тронулась с места и покатила в сторону проезжей части.
Ярослав сплюнул и провел ладонью по губам, как бы вытирая неприятный привкус с губ.
– За тем же, за чем и всегда. Им нужна ферма.
– Наша ферма?
– «Малые хозяйства нежизнеспособны». Так они говорят. Мы будем вынуждены присоединиться к колхозу и подчиняться их директивам. – Он покачал головой с растерянным выражением на лице. – Кончится тем, что мы будем гнуть спины на Ивана Маковца и его треклятый комитет. Всем фермерам в этой долине позволили сохранить свои хозяйства, если те занимали менее пятидесяти гектаров, но это было двадцать лет назад, а нынче, говорят, другие законы. Запрещена любая частная собственность, и если мы хотим и дальше жить в своем доме и пасти своих коров, мы обязаны стать частью какого-то вшивого колхоза площадью в тысячу гектаров.
Ярослав отвернулся, но Катя успела разглядеть влажный блеск слез в его глазах.
– Мы будем бороться, папа, – воскликнула Катя. Она схватила грабли и с вызовом вскинула руку вверх. – Мы откажемся вступать в их несчастный колхоз.
– Ох, Катюша, – вздохнул Ярослав, кладя руку ей на плечо. – Мы не можем ни с кем бороться. Нас посадят.
– Они не смогут пересажать всех фермеров в Чехословакии.
– О, еще как смогут, если захотят. Только им не придется этого делать. Большинство фермеров согласятся с новыми правилами. Да и я, наверное, тоже.
– Ох, папа. – Катя отложила грабли, чувствуя, как слезы набегают теперь и на ее глаза. – Как же так, ведь эта ферма испокон веков принадлежала Немцовым!
– Я знаю.
– Тогда уйдем мы, – сказала Катя решительно. В ее голос вернулся огонь.
– Куда уйдем?
– На Запад.
– И на что мы будем жить?
– Ты молочник с огромным стажем. Ты запросто сможешь найти работу в Западной Германии. Мы могли бы отправиться на поиски сокровищ Элоизы.
Отец Кати вздохнул.
– Именно так сказала бы твоя мать.
Во дворе, ведя коров с пастбища, появился кривозубый Йорди.
– Закончим этот разговор, – сказал Ярослав.
Все время, пока коровы вваливались во двор, теплые и вонючие от навоза, он стоял, сунув руки глубоко в карманы, неподвижно, словно каменное изваяние, и смотрел вверх, на далекие горы.
– И много их было? – спросил Милан. – Сокровищ?
Они снова лежали в высокой траве на речном лугу. Катя улыбнулась.
– Много, – ответила она.
– Много?
– Вагон и маленькая тележка. Иногда я думаю, что это проклятие моей семьи. Жан Себастьен коллекционировал золото. Это была его страсть. Он собирал золото со всего мира. Кубки, канделябры, тарелки, статуэтки. Золото и бриллианты из Индии. Золото из обеих Америк. У него был отдельный кофр с золотыми монетами. Ты представляешь? Целый сундук одних только монет. И серебро он тоже коллекционировал. И всевозможные произведения искусства. Бронзу. Статуэтки. Картины. Телескопы. Он был очень богат даже по меркам своего времени.
Милан молчал. Через некоторое время он спросил:
– Сокровища до сих пор не найдены?
– Насколько мне известно, нет.
– И ты знаешь, где их искать?
Катя отвела взгляд.
– В 1794 году, – сказала она, – в возрасте тридцати шести лет Элоизе отрубили голову.
– Отрубили голову? – переспросил Милан, не скрывая своего потрясения.
– Гильотина. Жан Себастьен и Элоиза были задержаны в Боне, где они обосновались под вымышленными именами. Они прожили там целых три года. Их отвезли обратно в Дижон и объявили врагами революции. Суд над Элоизой длился около пяти минут. Толпа так громко освистывала ее, что нельзя было расслышать ни слова. – Катя испустила долгий, протяжный вздох. – В тюрьме над ней надругались.
– Надругались? – От Милана не скрылась дрожь в Катином голосе.
– Все это в прошлом, – проговорила Катя. – Все это в прошлом. – Она намотала на палец прядь волос. – Элоизу пытали, – продолжила она и понизила голос почти до шепота. – Насиловали.
Милан потянулся к Кате и сжал ее ладонь. В такой ясный летний день слово «насиловали» прозвучало грубо и неуместно, как будто оно вторглось без разрешения в этот мир полевых цветов и луговых трав, где ему не были рады. Оно тяжело повисло в воздухе. Милан попытался повторить слово, прошептать его вслед за Катей, как часто делал, когда она что-то рассказывала, но с его губ не сорвалось ни звука.
– Человек по имени Родерик Эгльфин. – Катя прикрыла глаза. Она процедила это имя так, как будто один его звук причинял ей боль. – По-фрацузски «églefin» – это такая рыба. Ее не найти ни в Дижоне, ни в Новой Вышне – и то и то слишком далеко от моря. По-нашему она называется «skvrnitá treska», пикша. Но все это в прошлом. – Она снова открыла глаза и посмотрела на Милана. – Ты хочешь это слышать?
Высоко над лугом кружил ястреб, паря в потоках теплого воздуха, поднимающихся из долины. Внизу, полускрытые в высокой траве, Катя и Милан вполне могли сойти за его добычу.
– Что, если это не воспоминание? – спросил Милан. Его голос был чуть громче шепота.
– Это воспоминание.
– Но что, если нет?
– По-твоему, я все выдумываю?
– Нет.
– Тогда к чему ты клонишь?
Они полежали, размышляя об этом.
– Элоиза терпела истязания Эгльфина более тридцати недель, – произнесла Катя через некоторое время. – Он сохранял ей жизнь для своего собственного развлечения. Для удовлетворения своих низменных нужд. Он сохранял ей жизнь, чтобы мучить и надругаться над ней. – Здесь Катя использовала слово «súložit». Ей раньше не приходилось использовать его с Миланом. «Na súložit» – значит «трахаться». – Он держал Элоизу, чтобы мучить и трахать, – сказала она.
– Можешь не рассказывать, если не хочешь, – прошептал Милан.
– А знаешь, кажется, я хочу.
6
Элоиза
1794 год
По жестокому стечению обстоятельств, после ареста Элоизу отвезли не куда-нибудь, а в Шато-Монбельяр-ле-Пен. Ее дом. Теперь ее содержали здесь в качестве узницы. Якобинцы экспроприировали так кстати опустевший замок и разбили там свою дижонскую администрацию. Их командиром был молодой Родерик Эгльфин – мужчина, лишивший ее свободы. «Е́glefin», пикша. Элоизе казалось, что и пахло от него, как от пикши. Он был холоден, как пикша.
Он был ее мучителем. Ее тюремщиком. Ее личным тюремщиком. Только у него были ключи от ее камеры. Его забавляло, что она заточена в темницу в подвале своего бывшего дома. Он вечно попрекал ее этим.
– Не желаете ли принять горячую ванну, миледи? – спрашивал он. – Если хотите, я велю слугам разжечь огонь и наполнить ванну душистой водой, чтобы вы могли искупаться? – После этого он обливал Элоизу из горшка, полного ее мочи. – На, купайся, – цедил он. – Купайся в собственном ссанье.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.