Благими намерениями…

Первые несколько дней, на море, было прекрасно. Наслаждался отдыхом и морем. А потом пошло все как-то криво. Уже не было ощущения отдыха. Я познакомился с ребятами, которые немногим были меня старше. Мы пили и кутили, искали девушек на пляже. Очень нам тогда хотелось приключений и секса. Но секса не было. Вернее как, разговоров то было много, а до дела так и не дошло. Как-то вечером, мы познакомились с тремя выпившими девушками, разговорились и пошли гулять. Одному парню плохо стало от коньяка, и он пошел блевать или в комнату, не помню если честно. А мы отправились провожать девушек до их пансионата. Довели, распрощались и двинулись к нам в номер.

А на обратном пути, Андрей, парень с которым мы сдружились, предложил пошутить над тем, кто спать пошел. Давай, говорил он, подколем его, типа мы девок этих трахали всю ночь, в разных позах, менялись партнерами и так далее, ну чтобы он завидовал нам. Как оказалось в дальнейшем, парень то гнилой оказался. Просто тварь и манипулятор жуткий. Он поднимал свою самооценку за счет других и радовался этому. Я и этот Андрей, с двумя девчонками познакомились, с волейболистками их Липецка и я в одну почти влюбился. Хотел с ней встречаться в городе, ведь в Липецк поступил в этом году. В общем, планы и фантазии были на этот счет. А эта падаль человеческая, Андрей, начал меня при этих девушках унижать, глумиться надо мной. В общем, я тогда серьезно пострадал самооценкой. Но это не самое главное. И девушка то сама не лучшим образом поступила. Андрей напел ей тогда:

– Слушай, Вика, давай приколемся над тем придурком? Расскажи его девчонке, что он голубой. Ну, типа ты из Москвы, он хороший чувственный парень, но предпочитает парней, не девчонок. Понимаешь, о чем я? А это я к чему? Вон видишь, у лотка с мороженым, та девка, которая с ним была. Ну, ты согласна?

– Уу, Андрюша, ну и хулиган ты! Давай попробую, весело же будет. Только вот она видела меня уже с Вами.

– Да какая разница, иди уже.

И она пошла. Встала рядом с ней, прямо тварь тварью, подумал я, и говорила с той, пока она в очереди стояла. Дальше девочка пошла с мороженым, в сторону бухты. А наши подруги взяли мяч, и пошли купаться, Андрей за ними. Я остался, решил понаблюдать, куда она. Было не так далеко от того места, где та остановилась и села. Метров триста – четыреста. Для молодого глаза не расстояние. Я тогда увидел Саню, который схватил ее за руку и потащил. Схватив шорты и майку, рванул туда, по пути одеваясь. Услышав борьбу, ворвался в кусты. Схватил Саню за плечи и рванул его. Он уже задрал юбку девчонки и сорвал трусы. Тут и дураку ясно, что не по любви. Я его оттащил, кричал ему, чтобы не трогал девушку, хотел ударить, завалить и побороть, но увидел его глаза. Эти глаза были не его. Это были глаза самого дьявола, и в них отражалось чистое зло, без примесей светлого и без проблесков доброго. Таких глаз не бывает ни у людей, ни у зверей. Сам дьявол одолжил эти глаза тогда этому парню.

– Уйди, сука, у меня нож. Я убью тебя и ее убью. Всех убью!

После этих слов я больше ничего не помню. Очнулся уже на больничной койке. Оказывается, у меня случился солнечный удар. Прохожие вызвали мне скорую помощь.

После утреннего осмотра меня отпустили. Я гнал от себя плохие мысли, убеждал себя, что это был глюк и ничего подобного и быть не могло. И великим облегчением для меня было, когда в комнате не оказалось этого парня. А на его место уже заселялся мужик за тридцать.

– Парень, с тобой все в порядке? – сказал мужик, – чего-то ты бледный сильно и взгляд испуганный. Я твой сосед и мешать тебе не буду. Меня Михаил зовут.

– Меня Коля, – протягивая ему руку, – нормально, просто солнечный удар был.

– Приятно. Отдыхай тогда, а я на пляж. Мои друзья в соседней комнате и, наверное, уже ждут меня.

Андрея я отшил. Прямо и без церемоний, особенно после того, что он начал рассказывать мне, что этим вечером он пялил сразу двух волейболисток, после влитого литра коньяка. Ох, гадкий же тип.

Через четыре дня я уже был на перроне в Ельце. С чемоданом, загорелый и немного встревоженный, как я тогда думал, от событий на курорте. Но чем ближе я был к дому, тем большая тревога одолевала меня. Думал, как я смогу ответить на вопрос «как ты отдохнул?» Что скажу?

И с такими мыслями я зашел в квартиру, где привычно гремели сковородки на кухне, а вот запаха папирос не было. Меня одолела паника.

– Мама, что с отцом?

С этой фразой я вбежал на кухню, где меня встретила бабушка, мамина мама.

В это день я стал сиротой дважды. В порыве ярости, отец дважды ударил мать. Один из ударов пришелся по корпусу, что привело к разрыву селезенки. Скорая не успела. Отец в тюрьме, а мама уже на кладбище.

Да вот, странный, ожидаемый, как я осознаю сейчас, поворот судьбы. Все эти благородные стремления, благие намерения, все это собачья чушь, которая приводит всегда к печальным последствиям. Надо было действовать, нужно было решится. «Мама, давай уедем от него, он же тебя калечит. О чем ты, Коля? Нет ничего подобного, мы с папой любим и стараемся изо всех сил тебя сделать человеком, вывести в свет» Вот о чем я тогда говорил, мама.

Нет у меня сейчас ненависти, обиды к отцу. Есть только сожаления.

Да и тогда, сразу после известия, я не особо переживал. Был небольшой шок, отрицание, гнев. Но это быстро прошло. В квартире тогда была звенящая тишина. На подоконнике пачка папирос отца, пустая пепельница и спички. Рядом с подоконником его просиженная табуретка. И тишина.

Чего же не хватает? Дыма его папирос? Я сел, закурил, принял его позу и понял, что в доме не хватает постоянного гнетущего напряжения. Это оно жужжало всю мою жизнь в этой квартире. А сейчас тишина. Спокойствие. Это успокоило меня тогда. Пришло осознание, что я жил всю свою жизнь на пороховой бочке. Сидел восемнадцать лет на ней и затыкал уши, ожидая догорающего фитиля. Жил в постоянном, как мне казалось, нормальном ожидании взрыва. И вот бочка взорвалась, а меня рядом не было. Зацепило бы меня взрывом, если бы я был рядом? Думаю, однозначно, да. Я бы его зарезал тогда, а может он меня. И после этой мысли ушло чувство вины. Куря отцовский Беломор, ощутил свободу. Свалились кандалы страха.

Собрав вещи, вытащив все родительские заначки, деньги и драгоценности, отправился на вокзал. Елец – Москва – Ленинград. Почему такой я выбрал маршрут? Не знаю. Наверное, двигали меня воспоминания великолепных рассказов об этих городах, которые лились из телевизора, от друзей и родственников. Это я тогда так думал, а сейчас понимаю, что убегал от отца, зная, что в Елец не вернусь. Убегал от глаз дьявола. Приехав в столицу, выйдя из поезда, вспомнил, что и в этом городе где-то бродят похожие глаза и сразу уехал в Ленинград, где и живу и сейчас.

Вены дорог, дороги вен…

Я устроился на крупное предприятие и жил в общежитии. Это было для меня золотое время! Молодость. Веселая жизнь! Освоил профессию, стал молодым специалистом. В общежитии было весело и мы, помню, говорили тогда, что лучше, чем сейчас, жизни быть не может. Помню, как расхваливал общажную жизнь соседу по верстаку:

– Зачем мне дом или квартира? Что я делать там буду? У меня своя комната, она не большая, но моя. Я живу один, а если найду себе жену, то мы будем счастливы тут. А какие соседи душевные! Милое дело. Ты не представляешь, как мы встречали этот восемьдесят восьмой год. Мы гудели всей общагой, веселее праздника не было в моей жизни.

И потекла у меня обычная жизнь серого советского работяги. Жили, учились, работали. Встретил на заводе себе жену. Сыграли свадьбу, гуляли всем общежитием и цехом. Хорошее было время, душевное. В девяносто первом перебрались в двухкомнатную квартиру, оставленную бабкой моей жены. А уже в девяносто пятом родился сын. Назвали его Максимом. И жили, справлялись. Ничего не было в девяностых годах, порой и зарплаты не было, но выжили. Завод мы не бросили в трудные для него времена, хотя половина уволилась, половину выгнали. Причины тогда особо не искали, любая провинность и за ворота. А на улицах Питера, в то время, без денег и без работы, можно было просто с голоду помереть. Но в дальнейшем завод окреп, встал на старые рельсы, сменил политику, перестроился на капиталистические взгляды и идеалы, хотя с большим скрипом, но пошел гору. Люди не голодали, а порой могли себе позволить кое-что.