Страница 7 из 23
– Отец в детстве снял меня с карниза. Да, да, я была лунатиком. Мне и сейчас в полнолуние… ну, как-то не по себе. В ночной рубашке я шла по карнизу шестого этажа, как он меня снял оттуда – не представляю. Я потом видела этот карниз. С тех пор в полнолуние мне тайком ставили у кровати таз с холодной водой.
Ее отец, как оказалось, был крупный военный, генерал с большими звездами.
Самолет, в котором он летел, врезался в тумане в гору. Про эту катастрофу много говорили, хотя в газетах о ней – ни слова. В те времена у нас не случалось ни катастроф, ни землетрясений, ни пожаров, все это было там, в мире капитала.
Вообще-то лететь он должен был другим самолетом, в котором находились сопровождающие лица, но жена знала, как больней ужалить: “Это ты сопровождаешь такого-то? Не он – тебя, а ты его сопровождаешь! Ты!… Поздравляю!”. И отец переступил через себя, добился права лететь первым самолетом и погибнуть. А второй благополучно приземлился.
Не истоптав и пары туфель, Надина мать вновь вышла замуж: за товарища отца, тоже генерала, заведующего кафедрой военной академии, отбив его у жены, у двух взрослых дочерей и внучки. Та же среда, те же привычки, и приноравливаться не надо. Только на одну звезду у него на погоне поменьше, да годами постарше.
Говорили, он страшно скучал по внучке.
И вот Галя, та самая затрапезного вида худая старуха в очках, которая презрительно не ответила на мое “здрасьте”, а я принял ее то ли за няньку, то ли за домработницу, она, хоть не по рождению, оказалась истинная белая кость и голубая кровь. Любя зятя не меньше дочери, она не простила ей ни гибели его, ни ее нового замужества. Она забрала Надю к себе в однокомнатную квартирку, не позволив Наде взять из той огромной квартиры ни одной вещи, только – фотографии отца и его мундир c орденами. Внучка, правнук – вот на кого она только и дышала, ими одними жила, отказывая себе во всем, спала на кухне, на диванчике, поджав ноги.
Надя как-то показала мне фотографию: на палубе речного парохода она с отцом. Ей – лет четырнадцать, уже вполне оформившаяся, она заслонилась от яркого солнца рукой, ладонью наружу, плечом касалась отца, надежной своей опоры. Он – в светлом летнем кителе, в фуражке, трубка в руке. Лицо- будто вырублено из камня.
Но видно, как он гордится дочерью, как душевно близки они. Ими можно было любоваться. Да и любовались, наверное.
– Он был… – она смерила меня взглядом. – Ты на полголовы ниже его: метр восемьдесят, представляешь?
Во мне – метр восемьдесят два, но я, разумеется, промолчал.
А Гоша – мерзавец, вернулся из экспедиции раньше, чем ему полагалось. Да еще – в субботу. Да еще – утром ранним. Я выскочил к нему, успев натянуть тренировочные брюки. После длительного перелета добрых полчаса я держал его на кухне, усадив спиной к двери – в этих домах дверь кухни наполовину стеклянная, – принудительно занимал разговорами до тех пор, пока Надя, свежая, как утро весеннее, не вышла к нам.
– Стране нужны полезные ископаемые, – нес я околесицу, давая время Наде справиться со смущением, – стране нужно золото, а он вместо того, чтобы там, в тайге…
Но Надя не была смущена, смутился Гоша:
– Ты не в тайге, ты вот, не выезжая из Москвы, золото нашел.
И побагровел, возможно, оттого, что внаклон из неподъемного рюкзака, стоявшего на полу, вытягивал за хвост сибирскую нельму, муксун. Я сбегал за бутылкой, а когда вернулся, Надя уже разделала рыбу, стол был великолепен.
Как поразительно меняется женщина под взглядами мужчин. Гошу можно понять: человек полтора месяца не вылезал из тайги. Он поднял стопку, готовясь что-то произнести, и опустил перед Надей глаза. После третьей стопки я сказал:
– Ребята, а не отправиться ли мне в тайгу? Как вы на этот счет?
– Заревновал? – пробасил Гоша.
Нет, я не ревновал, я любовался Надей.
Но слаб человек: чем меньше значит, тем больше хочет казаться. Кто я был тогда?
Никто. С огромным трудом, ценою просьб, а просить мне всегда было мучительно, я добыл через приятелей билеты в Дом кино на премьеру фильма, про него уже говорили, что это – событие, туда съезжалась “вся Москва”, и туда я вез Надю.
Фейерверк огней, толпа у подъезда, вечерние огни, скользящие по глянцу машин, машины, машины, из них являлись на яркий свет и на глаза публики знаменитости, шли сквозь строй. К нашему такси тоже кинулись: “Билетика, билетика, нет лишнего билетика?”. Контролеры в униформе в стеклянных дверях, еще какие-то нарядные озабоченные люди, кого-то встречают цветами, парадная лестница наверх, красный ковер, и мы поднимаемся по этой лестнице славы, в мир званых, и надо было видеть, как держалась Надя, утверждаясь с каждой ступенью.
Фильм действительно был хорош, режиссер, в один миг ставший знаменитым, стоял в фойе, осажденный корреспондентами, вспышки фотоаппаратов, жужжание телекамер, свет, свет. Приятель отвлек меня, а когда я обернулся, Нади не было. И вдруг увидел ее: совершенно естественно, словно это и было ее место, она стояла рядом с режиссером в направленном на них свете, в лучах его славы: королева бала. И он, повернув голову, с живым интересом смотрел на нее. Позже эта фотография появилась в какой-то газете, но я не видел ее. Возвращались мы с Надей на метро.
Вроде бы, ничего не случилось, но что-то разделило нас, я случайно заглянул чуть дальше дня нынешнего. Всю дорогу мы ехали молча, и в черном стекле напротив, за которым мелькали огни тоннеля, я видел, как Надя нет-нет, да и улыбнется своим мыслям. Я проводил ее до дома. “Пока!” И легкий жест руки, который всегда восхищал меня. “Пока”.
Я обрадовался внезапно подвернувшейся командировке, возможности уехать.