Страница 3 из 12
Таким образом, Рыжий Лис, не прилагая к тому абсолютно никаких усилий, сидел прямо напротив близнецов Норрейс и оставался незамеченным. Догадывался ли он об истинном значении этого прикосновения? Знал ли он такую связь, которая роднила близнецов? Понимал ли он, в конце концов, что Норрейсы делят одну душу на двоих? Об этом Рыжий Лис ни с кем не обмолвился. Но положа руку на сердце, кто бы поверил, что этот зоркий проныра не видел никаких знаков особой связи между близнецами. Конечно, он все видел и не мог отвести взгляда, когда внутри скреблась мерзкая гнусь.
Если бы Финтан и хотел (а он не имел ни желания, ни доброго слушателя) описать это чувство, которое он особенно часто стал испытывать именно за эту зимовку в холодной голой бухте, то заняло бы это немало времени. Вероятнее всего, Рыжий Лис сказал бы простое и понятное слово – «ревность», а оттуда бы уже и сплел окаймляющий узор словесности. «Ревность» – простое и понятное слово, близкое каждому сердцу, которое познало хоть каплю горького дегтя обидного поражения, мнимого или подлинного. Как мог Финтан, лишенный навеки дома, семьи и покоя, смотреть на то, как история играет с ним? Если посмотреть на жизнь Рыжего Лиса, остается только пожалеть ту несчастную тень, обреченную, обезумевшую от скитаний. Что же до близнецов? Они были когда-то такой же, по сути, тенью – одной, двухголовой, ведь они делили одну душу и тень на двоих. Сейчас они шли по тому же пути, по которому шел Финтан, но в обратном порядке: им предстояло воссоединение с родной кровью, признание и возвышение. Что же ждало Финтана? В лучшем случае радость отмщения – последняя отрадная вспышка в его по-жалкому короткой жизни. Более того, Финтану пришлось проходить свой путь в одиночестве, и, когда его душа и разум окутывались тьмой, ничья теплая рука не обхватывала его, не выводила на свет, как сейчас делала Рейчел с Джонни. Как мог Финтан спокойно смотреть на то, как его судьба так жестоко и откровенно намекает ему, сует эти линии, так и приговаривая: «Смотри же! То сокровище, те кровные узы, спасающие от безумия в час зверя, то сокровище сокрыто от тебя и только от тебя! Другие же одарены, и одарены будут и более!» Как тут сохранять хладнокровие? Финтан сам задавался этим вопросом, вернее, пытался разгадать, отчего его сердце… спокойно. Он знал, на какое стенание способна его мятежная душа. Он знал, как пронзительно сердце может кричать, срываться, биться, рвать само себя, топтать и вновь рвать. И сейчас оно не испытывало ничего более, нежели мерзкую гнусь. Какая-то досада, неудобство, раздражение от камешка, попавшего в ботинок, или укус комара, который зудит и зудит.
На что еще способно его сердце, Рыжий Лис боялся гадать. Он помнил и ту «ревность», которую он испытывал от мысли, что капитана Дрейка ждет его супруга в Плимуте. Финтана тоже ждали, но на иной стороне. Он знал, что, если и вернется к своей возлюбленной, больше врата Аида не выпустят его в мир живых. Его не пугали оковы царства мертвых, как и не пугала участь навеки обратиться тенью и исчезнуть. Просто пока что не время. Очень большая часть его еще кипела горячей кровью, нуждалась в пище, дыхании, возмездии и сне. Пока эта часть не умерщвлена, о покое нечего было и мечтать.
Тут, очевидно, судьба тоже смеялась над Финтаном, и он лукаво улыбался, угадывая эти намеки. И сейчас, в этот вечер, так похожий на все остальные бесцельные и пустые зимние вечера в проклятой закольцованной бухте, Финтан пытался понять, отчего две его ревности так неравнозначны. Утраты, конечно, нельзя сравнивать одну с другой. Это такой товар, который, попав на чашу весов, тут же обращается в бесполезные черепки. И тем не менее чем дольше Финтан смотрел на близнецов, тем отчетливее в его голове звучало странное откровение.
Финтан не скучал по братьям. Не оплакивал их. Может, в тех обезумевших припадках отчаяния в Данлюсе, среди развалин и падали он пролил так много огненно-горячих слез, что душа, сердце и память ослепли? По крайней мере в отношении братьев. Может, ангелы услышали этот безутешный крик, пронзающий непробудный туман Портраша, и, возможно, этот крик тоже расколол небо надвое. Неизвестно. Известно лишь то, что по крайней мере одна рана затянулась. Если вообще когда-то была.
Сердце Рыжего Лиса, изгнанника и скитальца, уже столько раз захлебывалось в накатывающих волнах безумных и неправедных чувств, что уже устало искать оправдания. Упрек в том, что кто-то неверно скорбит, неверно оплакивает потерю, чудовищен сам по себе. Как могут здоровые телом и духом люди говорить о правильной или вовсе кощунственно – о красивой скорби? Раны не бывают красивыми, не бывают правильными. Так Финтан и сидел со своими «неправильными» мыслями напротив близнецов, детей генерала Норрейса.
Этой ночью Рыжий Лис был в дозоре. Холодный воздух лег, свернулся в бухте, как огромный медведь в спячке. Морозное сырое дыхание доносилось с моря. Если что-то и навеяло покой на душу, то эти часы единства с великой ночью, а эта ночь была по-настоящему великой. Спокойное холодное море не пустословило, не бросалось мелкими брызгами в бестолковой суетливой попытке заполнить воздух шипением. Гладь мирно колебалась, как грудь могучего великана, который спит мирным праведным сном.
Вечером рядом с шатром капитана двое играли в карты, а четвертый подглядывал за ними все той же лисьей украдкой. И если сразу понятно, кто же был четвертым наблюдателем, то с игроками дело обстояло немного сложнее. Играли действительно двое – стол, то есть перевернутая бочка, стала полем столкновения двух сторон. Но, раз Рыжий Лис был негласным четвертым участником сцены, значит, за столом сидели трое и все участвовали в игре. Поскольку близнецы делили одну пару глаз на двоих, то они были одной стороной в этой партии. Джонни был в состоянии раздать карты, и мутная пелена все же снисходила до того, чтобы шепнуть, где лицевая сторона колоды, а где рябая рубашка. Иной раз милосердие было так широко, что генеральский сынок мог угадать масть, но это при ярком дневном свете и только ценой довольно серьезного усилия.
После того как Джонни был отравлен, причем так до сих пор и не выяснили, каким же способом, генеральский сынок перестал быть плутом. Может, если его лукавый ум и тешился надеждой подтасовать, выдать свою ловкость рук за улыбку судьбы, то тело его подводило. Самому Джонни нравилось думать, что отныне он стал честнее, но отнять саму возможность обмана не является обращением плута в праведника. Впрочем, этот вечер не был занят такого рода прекраснословными беседами. По большому счету поболтать с капитаном вообще редко кому удавалось.
Так они и сидели, играя в карты до ночи, после чего обменивались пожеланиями добрых снов. В общении меж близнецами и капитаном было однозначно больше тепла, чем Дрейк позволял себе проявлять по отношению к другим подчиненным. Но говорить о нарочитом фаворитизме, непременно вызывающем зависть, не приходилось. При взгляде на близнецов вообще было сложно позавидовать их участи. Едва ли во всей экспедиции нашелся бы хоть кто-то, чье присутствие было столь же чужеродно, как эти двое Норрейсов. Так что их игры в карты или короткие беседы с капитаном не вызывали ничего дурного в сердцах матросов.
В четыре часа утра в лагере случилось то, чего Рыжий Лис ждал и, скорее, намного сильнее бы удивился, не увидь он капитана. До четырех часов Френсис Дрейк еще искал в себе силы сомкнуть глаза, но после того выходил на свежий воздух. Трубка всегда была с ним, но курил редко – скорее попросту крутил в руках. Рыжий Лис внимательно наблюдал за фигурой, бродящей вдоль побережья. Этот распорядок был разучен давно и не нарушался ни разу. И именно в эту ночь случилось то, чего Финтан не ожидал.
Финтан честно нес свой караул, стоя у деревянного столба, на самом верху которого горел огонь. Ветер то и дело по-дружески трепал пламя, ероша и гладя против шерсти. Света было немного, но его хватало, чтобы Рыжий Лис заметил, как капитан замер во время очередной ночной прогулки. Руки капитана, как и обычно, были заложены назад. Расхаживая из стороны в сторону, Дрейк замер и обернулся. Их взгляды с Рыжим Лисом встретились. Вернее, говорить о взглядах сейчас приходилось скорее для удобства речи. Они не столько видели друг друга – старина ветер все же знатно трепал факел, и не стоит преувеличивать яркость картины. Финтан и, скорее всего, Френсис больше обращались к чутью. Они скорее чуяли, что сейчас в этой бухте они единственные живые души. Это была откровенная неправда, ведь на другом посту стоял дозор, и его было видно отсюда. Но нутро уж такое по природе своей – упрямое, непоколебимое. Они чуяли, что сейчас есть лишь капитан и Рыжий Лис, есть два сердца, и они оба бьются, гонят живую горячую кровь, и одному из них уготовано остыть до того, как совершится полный оборот, до того, как их путь будет пройден.