Страница 2 из 2
Они шли по запутанным улицам древней португальской столицы, и он не знал, куда они идут. Разговаривали самым странным образом: он говорил по-русски, она по-английски, она не понимала его и не тяготилась, видимо, этим обстоятельством, а он и не старался, чтобы женщина его понимала.
— Мне кажется, моя голубушка, что я раза четыре уже появлялся на этом свете, и каждый раз меня убивали. И всегда ножом: то в спину, то в живот и ни разу не попали прямо в сердце.
— У тебя, оказывается, совсем маленькая рука, почти как у меня, — говорила она. — А сам ты вон какой громила. И кожа на ладонях твоих совершенно гладкая, нежная, как у женщины. Ну как мужчине можно иметь такие мягкие руки?
— Я же тебе сказал, что я детский писатель. А насчет рук вот что скажу.
Здоровался я как-то с одним профессиональным боксером-тяжеловесом. Так вот, ручка-то у него была понежнее, чем у меня…
— Но эти потрясающие глаза! Я никогда ни у кого не видела таких глаз. Они у тебя как у очень хорошего послушного пятилетнего ребенка.
— И у тебя, миленькая, совершенно потрясающие глаза. Боже, да какие же они у тебя синие! Наверное, в детстве тебя звали Синеглазкой.
— Я хочу знать, кто ты. Я хочу что-нибудь подарить тебе на память. Но у меня ничего нет сейчас. Только этот медальон на золотой цепочке, вещь очень дорогая.
— Что мы можем дать другому? Да ничего. Негр, которого я вовремя не замечу, где-то крадется тихонько сзади. Вместо этой золотой безделушки, право, подарила бы ты мне какой-нибудь талисман, Синеглазка.
— Талисман? Нет. Это я купила в Аделаиде, в японском супермаркете.
— Впрочем, никакие талисманы мне не помогут. Тот, кто убивает другого, убьет самого себя. Это значит, что нигер, который проткнет меня грязным ножом, это я сам. И я сделаю это где-то осенью или будущей весной.
— Ты все время боишься какого-то негра. Что-то грозит тебе, я вижу. И ты хотел бы иметь эту вещицу как талисман. Ну что ж, я тебе дарю ее.
Она отцепила от себя золотую цепочку и, словно приподнявшись на пуантах, как балерина, надела медальон на мощную прохладную шею гиганта. Он терпеливо ждал, наклонившись и замерев перед нею.
Когда она закончила свое дело и с удовлетворенным видом полюбовалась на то, как засверкала золотая цепочка вкруг его загорелой красивой шеи, он стал осторожно снимать медальон с себя. Затем бережно проделал то же самое, что она с ним: надел на ее стройную шейку цепочку, завинтил скре-пу. И заглянул в самую потаенную и беспомощную часть ее души своими карими, чистыми детскими глазами.
Я заплакала, не знаю почему. Может быть, меня ужаснула мысль, что лю-ди так мало могут — почти что ничего не могут сделать друг для друга. Ник-то никого спасти не может. Я смотрела на казака Давлета, ясно понимая, что мы сейчас, в сию минуту, выяснили горчайшую правду. Она была в том, что наша встреча у фонтана на старинной площади Лиссабона была ни к чему. Казак Давлет тоже понял это, в глазах у него также сверкнули тяжкие сле-зы, и он отвернулся от меня.
Тут он вдруг заметил, что вид города с того места, куда они пришли, удивительно знаком. Море красных черепичных крыш, ступенчато громоздившихся на террасах отлогих холмов. Открытый футбольный стадион, по зеленому газону которого гоняли мяч игроки в красных и желтых май-ках — те же самые футболисты, казалось ему, которых он уже видел раньше в той же самой тренировочной игре…
Лиссабон с этого места он несомненно обозревал не раз. Оказалось, что незаметно для него они вышли к тому старинному дворцу, где проходили утренние заседания писательской конференции. Обычно ее участников привозили сюда из «Ритца» на большом автобусе.
— Вот мы и пришли, — сказала она. — Теперь я должна пойти вон в тот дом и работать. Мне надо взять интервью у нобелевского лауреата Иосифа Бродского.
Для этого я и прилетела вчера из Австралии.
Она ушла, на прощанье помахав ему рукой. А он стоял и смотрел ей вслед, не понимая, для чего нужна была эта случайная встреча. Женщина была стройна, шаг ее был сильным и упругим. И ему стало непонятно, что теперь делать: эта порывистая красивая австралийка рассталась с ним, не зная, что он тоже участник этой всемирной писательской конференции.
Он стоял на площади перед дворцом и растерянно улыбался, покачи-вая головой.
Он думал: она подарила мне дорогой талисман, как дарят обычно что-нибудь близкому человеку в минуту вечного прощания. И тут казак Давлет как бы очнулся от какого-то наваждения — и увидел себя, свою несуразную громадную фигуру, торчащую посреди площади перед домом заседаний, в котором надлежало в этот час быть ему и слушать чью-нибудь речь, полную замогильного вздора.
Потом он увидел, что по двору перед дворцом расхаживает кореец из России, напялив на голову наушники карманного радио, и слушает выступления на конференции. Так он обычно и делал, этот представитель русской литературы, чтобы не томиться в зале: гулял по двору и слушал ораторов по радио.
Казак Давлет приветствовал его коротким жестом, вскинув над головою руку, затем повернулся и отправился назад в город. И я смотрел ему вслед, такому огромному и сильному на вид, столь убедительным образом существующему — и в то же время совершенно призрачному и постороннему среди господ писателей этой конференции. Там было довольно много и других людей, похожих на призраков, потому что писатели обычно похожи на них. Был седой исландец, сильно напивавшийся к вечеру. Был Салман Рушди, которого вскоре магометане приговорят к смерти за оскорбление ислама, — лысоватый чернявый щеголь в каких-то невероятных шелковых развевающихся одеждах. Еврей Зиновий Зинник, английский представитель русской литературы, — белесый горбун с вкрадчивой походкой. Мой друг армянин и я сам… Но среди всех нас, прославленных на весь мир или совершенно безвестных призраков, казак Давлет был призрачен убедительнее всех прочих.
Итак, он поцеловал руку австралийской журналистке, приветствовал меня жестом и торопливой походкой удалился восвояси в город, словно его там ждали с неотложным и срочным делом. Он мучился тем, что никто никому ничего не может дать, ни денег, ни любви. Встречи мужчин и женщин приводят к недоразумениям, восемьдесят долларов совершеннейший пустяк, если очень скоро, не пройдет и года, тебя на улице зарежет негр. И в скором времени в «Литературной газете» я однажды вдруг прочитаю, что казака Давлета не стало на свете.
© 2001 Журнальный зал в РЖ, «Русский журнал»
Опубликовано в журнале:
«Новый Мир» 1994, № 2