Чужое небо

Ну вот и, спрашивается, что на это положено ответить? Что ему не выдают острых предметов, исключая ложку, которая волос даже при хорошем усилии не разрежет? Что никто не приказывал ему постричься? Не предлагал? Не позволял?

— Я не русый, — наконец, ответил Баки, и хриплый голос прозвучал обманчиво угрюмо.

— Санёк! — крикнул куда-то в сторону все еще захлебывающийся хохотом Чижов, когда всеобщая истерика сбавила обороты. — Тащи ножницы!

Хотя они и провели вместе в одном помещении почти целый день, на контакт с Баки по-прежнему, охотно, по собственной воле и далеко не всегда по воле самого Баки шли только двое: командир и его заместитель. Остальные держали дистанцию и руку на стволе.

— Ильюха, ты самый смелый что ли? Или жить надоело?

— Волков бояться — в лес не ходить! — Чижов подмигнул солдату, ногой двигая табурет подальше от стола, и кивком предлагая ему пересесть. — В конце концов, кто-то же должен его в божеский вид привести!

Баки не видел, потому что не вертелся, а всю концентрацию тратил на то, чтобы утихомирить в себе недобрые предчувствия, но был абсолютно уверен, что, пока Чижов орудовал ножницами над его головой, сразу несколько стволов дышали ему в затылок, готовые среагировать на любое неосторожное движение. От первой до последней секунды Барнс сидел так неподвижно, в таком напряжении, что в конце процедуры почувствовал, как капли пота стекают по его открывшимся вискам, а рубашка липнет к спине.

Если кто-то это и заметил, а Баки был уверен, что не заметить было невозможно, все промолчали.

— Протокол прописывает нам целую кучу запретов в обращении с тобой, но вот что точно не запрещено, а даже приказано — так это кормить твой суперсолдатский рот, как на убой…

— Супер… что? — рискнул переспросить Баки, но был осажен недвусмысленным взглядом и быстро понял, что это как раз из вышеупомянутой категории «запретов».

— …Поэтому держи, — командир протянул Барнсу небольшой тонкий прямоугольник, завернутый в грубоватую на ощупь коричневую бумагу. — Заработал.

Получше рассмотрев предмет, Барнс прочел «ШОКОЛАД» крупными черными буквами на обертке.

Под конец этого неожиданно насыщенного дня Баки ждал сюрприз еще более необъяснимый. Никто не провожал его в комнату. Никто не инструктировал насчет времени, в которое он должен уложиться, принимая душ. Никто не запер за ним дверь.

Ему просто пожелали «Спокойной ночи» и отпустили.

И он почти дошел до своей комнаты, уже толкал рукой дверь, как вдруг совершенно отчетливо услышал разговор. Была ли в том вина говоривших, утративших бдительность, или системы вентиляции, или его не в меру острого слуха из той самой запретной категории «супер», но Баки услышал и ничего не мог с собой поделать.

— Совсем рехнулся, Смирный?! Что вообще все это было?!

— Он пять дней безвылазно сидел в четырех стенах. «Преступление и наказание» выучил наизусть до последней запятой, как стенограмму с донесением. И все остальное, уверен, тоже. Дали бы ему еще фору, он бы от нечего делать научился сквозь стены проходить, а там поди найди!

— Все шутки шутишь, командир?

— Зверь предан тому, кто его кормит, Чиж. За ушком чешет и словцо ласковое молвит! И поверь мне, это сыграет свою решающую роль, когда он будет волен выбрать, кому перекусить глотку.

В тот день Баки узнал, что его боятся. И он честно не имел понятия, как этим знанием распорядиться.

В следующие несколько дней он помог разобрать оставшиеся завалы на складе, отказываясь обращать внимание на ноющую спину, которая в отсутствии металлизированного позвоночника физически не справлялась с нагрузками. Мышцы, или что там от них осталось на месте стыка плоти и металла, ныли, а на шрамированной коже по направлению к груди, в конце концов, расплылся здоровенный синяк. О котором не знал никто кроме собственно обладателя.

Он попробовал водку, но так и не понял, в чем ее смысл.

С ним зареклись играть в шахматы, но в картах обозвали полным профаном. Ровно до тех пор, пока в партии на плитки шоколада, когда Баки, наконец, разобрался в правилах и оставил всех без вожделенной сладости. По итогу, чтобы отыграть себе хотя бы пару плиток, его научили «Пьянице», всем существующим разновидностям «Дурака» и даже «Сундучку».

Все вместе взятое это здорово отвлекало Баки, но мышечную память, память металлических пальцев, сжимающих хрупкую шею обмануть было не так легко.

«Я такая же Диана, как ты — Солдат», — он все еще помнил эти слова и какой-то отдельной, абстрагированной от карточных комбинаций и шахматных ходов частью сознания все еще пытался решить эту загадку.

— Мужики! — пробасил Смирнов, вернувшись откуда-то оттуда, куда Барнсу доступ был закрыт. — Мальчишник объявляется закрытым. Завтра наша девочка возвращается.

В тот вечер Баки снова сопроводили до комнаты, словно напоминая лишний раз о распределении ролей. Смирнов задержался в коридоре чуть дольше положенного, попутно выдумав предлог отослать напарника подальше, а когда тот ушел, повернулся к Барнсу.

— Завтра с утра сиди у себя и не высовывайся. Она приедет в сопровождении, и этому сопровождению тебе лучше на глаза не показываться. Если вдруг попадутся излишние педанты и наведаются к тебе поговорить, отвечай коротко и только на поставленные вопросы. А лучше всего изобрази двинутого с амнезией, с которого спрос не велик.

— Может, ему еще конфетку под язык дать, чтоб он эпилептика изобразил? Тогда вообще никакого спроса не будет.

— Придурок ты, Чиж! — громким шепотом взъелся Смирнов, явно не ожидающий появления напарника, но, перекипев, снова вернул внимание Барнсу. — Бывай, приятель. Если что и было, а оно было, то не держи зла. Я должен был убедиться, что ты… ну, знаешь…

— Не двинутый? — подсказал Баки.

Он заведомо знал, каким-то шестым чувством, что этим вечером видит командира и Чижова в последний раз. Он не задал им ни одного лишнего вопроса. Он знал, что стены слушают и видят. А еще он знал, что таков его рок: все, кто проявлял к нему доброту, в рекордно короткие сроки исчезали из его жизни.

Осознавать это было больно.

Снова и снова убеждаться в этом было страшно.

— Спасибо, — он успел шепнуть ровно за секунду перед тем, как дверь захлопнулась.

========== Часть 6 ==========

28 октября 1945 год

Баки наполовину стоял, наполовину сидел, прислонившись спиной к чему-то очень похожему на высокую столешницу. Хотя чем оно на самом деле было, его не беспокоило совершенно, потому что перед собой в каких-то считанных метрах он видел… кресло, на фоне которого остальное резко теряло значимость.

Его безудержно колотило, у него гремело в ушах, а перед глазами все расплывалось цветными кругами.

И это злило его. Подобная реакция с его стороны была совершенно неоправданна, потому что это было всего лишь кресло. Да, похожее, да, с фиксаторами, но без каких-либо намеков на подведенное электричество. Кроме того, никто не предлагал ему в него садиться, не настаивал и не применял силу. Рядом не было ученых, а у охраны, насколько он успел понять, вообще не имелось доступа в лабораторию. Поэтому он злился на себя за то, что был не в силах контролировать свое же тело, унять этот чертов рефлекс, который моментально отключил в нем все рациональное, превратив в трясущийся комок нервов.

Он злился на свою очевидную слабость, на неспособность разборчиво что-либо сказать, хотя сказать он готовился многое, на овладевшее им, не поддающееся контролю слепое желание убежать, не оглядываясь или упасть на колени и униженно пресмыкаться, умоляя не делать… не делать этого снова.

— Баки, — его позвали, и он честно попытался отвлечься, ответить, но… — Джеймс, — окликнули уже настойчивее, а затем… прикоснулись, лишь слегка потянули за руку. Но этого хватило, чтобы внезапно пробудить в нем до этого беспробудно спавший инстинкт защиты. Мгновение спустя она снова оказалась в его смертельной хватке.

Что случилось дальше, он не запомнил, все смешалось, а очнулся он от согнувшего пополам удара в живот и пронзающих тело электрических разрядов, выдирающих хрипы боли и ярости из его глотки.