Чужое небо

Солдат смотрел с ненавистью, у него едва заметно играли желваки и дрожали сведенные напряжением челюсти, и Баки знал этот взгляд: так он смотрел на Стива на геликарриере.

И они снова дрались насмерть, валяясь в тесной сцепке по неровной, скользкой обшивке, и Баки отчаянно хотел, но не мог подсказать Стиву, какой захват стал бы наиболее эффективным. А Солдат, словно бешеный пес, или, скорее, раненый волк, бил вслепую, невдумчиво, иррационально, напрасно расходуя силы: бил в лицо бионическим кулаком, снова и снова, методично, лишь бы максимально исказить черты, лишь бы изуродовать так, чтобы цель перестала казаться такой мучительно знакомой, лишь бы ничто не мешало завершить миссию.

Солдат смотрел со страхом, почти с ужасом, и этот взгляд Баки тоже был знаком: так он смотрел на Стива, лежащего без сознания на мокром песке…

Баки снова посажен в кресло. Чеканный код въедается в его мозг, как какой-нибудь паразит, прогрызает себе ходы изнутри, щедро подкармливаемый запредельными уровнями боли.

«Николас Джозеф Фьюри. Агент десятого уровня. Цель: устранить».

Солдату не больно, Солдату не страшно, у него нет ни вопросов, ни сомнений. У него есть задание и всё необходимое для его успешного выполнения: набор отточенных смертельных знаний. Механическим движением Солдат запускает мину под днище бронированного автомобиля – и тот кувыркается по шоссе, словно игрушечный. Цели в итоге удается уйти живой, и в следующий раз они встречаются в неудачное время, но для Солдата это уже беспрецедентный второй дубль, поэтому выбирать не приходится. У Солдата светлый цвет глаз и бледная кожа, они могут бликовать в косых лучах заката, контрастировать с наступающими сумерками – стратегически важное для снайпера обстоятельство, которое следовало учитывать в условиях предстоящей миссии. Поэтому Солдат надел маску и обмазал кожу вокруг глаз углем – идеальная маскировка, стопроцентное обезличивание. Солдат выбрал место – приклад винтовки знакомой тяжестью лег на плечо, а после он долго всматривался напряженным взглядом в прицел, терпеливо выжидая удачного момента. Сердце стрелка изнутри вело отсчет, билось ровно, в такт с дыханием. Палец на курке не дрожал, а выстрелы, даже с учетом всех помех, вышли ювелирно точными.

Цель устранена, миссия завершена успешно. Бионической рукой Солдат на лету останавливает дискообразный снаряд и, совсем как бумеранг, метким броском точно в живот, возвращает его тому, кто его запустил.

Миссия завершена успешно, Солдат исправил свою досадную оплошность, но его за это не похвалили. Его снова усадили в кресло, где сковали по рукам и ногам, и, кажется даже, вовсе не механически. Что-то помимо тяжелых фиксаторов сдерживало его, ослабляло, дестабилизировало окружающую его действительность, ломая пространство на отдельные фрагменты, как картинку в огромном калейдоскопе. Что-то было у него внутри, выжигало вены, погружало в сон, но отключиться полностью не получалось, только застрять где-то между, где четкими оставались лишь тени на грани восприятия и звуки, а все остальное расплывалось, не попадая в фокус.

От звуков чужой требовательной речи голова раскалывалась на части, мутило, к горлу знакомо подступала тошнота, но состояние «между» сдерживало ее также надежно, как ограничивало в движениях. Малейшая активность стоила таких неимоверных усилий, словно металлическими у него были не только рука и ребра, а весь скелет и заодно с ним мышечный каркас. С трудом пересилив себя, Баки единожды перекатил голову по подголовнику. Расплывающаяся дрожащая картинка цветных пятен неожиданно обрела резкость: Баки увидел людей и моментально четко выделил их среди остальных. Он понял, кто они даже раньше, чем вспомнил, где находился и прочел аббревиатуру из трех букв с нашивок на рукавах их формы.

Прочел и протестующе замычал, но, к собственному ужасу, осознал, что рот знакомо забит капой. Его лишили возможности говорить, двигаться, связно мыслить. Прояснившееся ненадолго зрение снова подвело, а шаткое сознание то и дело швыряло его в вязкую темноту, из которой видеть и понимать происходящее решительно не представлялось возможным.

Баки казалось, он кричал, брыкался, пытаясь вырваться, остервенело дергал оковы, расшатанные, податливые, ходуном ходящие вокруг его левой руки. Ему казалось, он даже пытался что-то говорить, добившись в итоге лишь того, что появившийся в зоне видимости темнокожий медик отточенным движением вогнал шприц ему прямо в шею. В ничтожно короткое мгновение между резкой вспышкой сознания, подстегнутого страхом, и кромешным мраком Баки успел лишь одно – почувствовать себя преданным.

В очередной раз.

Больше он ничего не видел, чувствовал тоже с трудом – тело немело. Последним исчез слух, но прежде, чем это произошло, Баки услышал достаточно, он услышал именно то, на что его десятилетиями натаскивали, что он уловил бы одинаково чутко в любом состоянии, как улавливал слова-триггеры – чистую русскую речь.

- Я пойду с вами. По собственной воле. Если это избавит от проблем людей, у которых они могут из-за меня возникнуть.

Прежде чем окончательно сорваться в пропасть кошмаров, за грань сознания, где неизменно поджидала его тень Солдата, Баки из последних сил закричал отрицательное: «Нееет!»– на русском, но из-за капы получился лишь однообразный вой.

«Ты один, солдат, отныне и навсегда».

Глубоко в подсознании Баки, словно поставленный на повтор, снова и снова гремел тот самый роковой выстрел, раз от раза все громче и громче, вот только, как назло, Баки не глох. Раз от раза ему виделись избитые в кровавое месиво лица: Старка старшего, Стива, бесчисленного множества других жертв Зимнего Солдата. Баки виделись аккуратные пулевые отверстия в головах и ножевые раны на шеях под горлом. Мир представал перед ним сплошь обагренный кровью, полыхающий огненным заревом взрывов и затянутый дымной завесой. И этому кошмару не было конца…

В который раз в руку Солдата удобно лег миномет, в который раз по шоссе кувыркался изуродованный броневик, в который раз Солдат обоорачивался, чтобы остановить на лету щит…

Когда, пущенный бумерангом, разукрашенный в цвета американского флага, щит ударил человека-на-крыше в живот, Баки пропустил этот удар через себя, ощутил, как в одно мгновение у него из легких вышибло весь воздух, обратив в ничто отчаянный крик.

Беспомощно задыхаясь в бесплотных попытках восстановить сбитое дыхание, Барнс распахнул глаза, прогнувшись в спине вслед за невидимой силой, тянущей его из глубин кошмара к поверхности сознания.

Раза с пятого что-то получилось, хрипы стихли, а привкус резины и желчи во рту быстро сориентировал Баки в происходящем. Вернее, в уже произошедшем. Видит Бог, подробностей он знать не хотел, хотя какой-то частью сознания понимал, что они неизбежны. Свет был неяркий, но глаза все равно предательски слезились, а закрыть их Баки себе позволить не мог, страшась того, что неизбежно увидит на внутренней стороне собственных век. Его грудь горела на каждый неглубокий вдох, что только лишний раз доказывало постыдный факт того, насколько же долго и громко он орал. Горло саднило на каждую попытку сглотнуть тошнотворную горечь. Все его тело от шеи и кистей, до лодыжек и стоп ломило так, словно его на полной скорости переехал груженый товарный состав, или… или он просто в очередной раз жахнулся с высоты моста над ущельем на мерзлые альпийские скалы. Ощущения, в любом случае, путались своей схожестью, левая половина его тела болела ровно также, как если бы на месте левой руки снова оказалась кровавая культя с торчащим отломком кости.

За всем этим калейдоскопом рвущих на части ощущений Баки даже не сразу заметил отсутствие капы, а как только это до него дошло, он глубоко закусил нижнюю губу, с неким подобием облегчения глотая стоны.

- Пинки Пай приснилась, сержант?

Если бы способность вздрагивать из него не вытравили на уровне инстинкта, Барнс подскочил бы под стать самой трусливой девчонке. Но его реакции долго и упорно подгоняли под машинные, методично отключая в нем самые глубинные защитные механизмы, в числе которых инстинкт самосохранения. Самыми разными способами его отучали удивляться чему бы то ни было, поэтому, в конце концов, на постороннее присутствие Баки отреагировал более чем равнодушно: всего лишь перекатил голову на голос и посмотрел на говорившего мутным взглядом. Не из любопытства, а лишь чтобы убедиться, что память, в данном случае, слуховая, его не подвела, что весьма и весьма вероятно.