Чужое небо

— Пожалуйста, ответь мне честно, — с затаившейся надеждой попросил Баки, равнодушно наблюдая, как по тоненькой трубке бежит вишневого цвета его собственная кровь, — я подопытная крыса?

Ей потребовалось время, чтобы ответить. Правдой? Ложью? Правдивой ложью?

— Да.

Но правда была в том, что она уже сама не различала, где первое, а где второе.

— Нет.

Баки повернулся к ней, и под этим убитым и убивающим взглядом она едва нашла в себе силы не отвернуться.

— Прости.

Баки молчал какое-то время, апатично сжимая и разжимая кулак, а потом хмыкнул и улыбнулся, как ему самому казалось, отвратительно-фальшивой, но все-таки улыбкой.

— За что? — и пока она удивленно хлопала глазами, закончил мысль: — Это твоя работа. Ты всего лишь ее выполняешь.

Кровь продолжала медленно течь, собираясь в самую малость странные для Барнса, мягкие и прозрачные пакеты, заменяемые по мере наполнения. Видимо, Баки упустил в технологическом прогрессе что-то очень важное, потому что раньше ему доводилось видеть в качестве резервуаров для растворов только стеклянные бутыли. А еще, кажется, он пропустил целый этап в эволюции письменных принадлежностей, потому что такой ручки в глаза не видел. И это всё только за год изоляции…

— Как ты себя чувствуешь? — она все время сидела рядом, контролируя процесс, но большей частью не напоминала о своем присутствии, заполняя какие-то бумаги этой самой странной ручкой с малюсеньким «носиком» вместо заостренного чернильного пера.

Сперва он решил ответить дежурное «хорошо», но потом понял, что на данном этапе, когда по скромным подсчетам наполненных прозрачных пакетов с него должно было стечь уже многим больше пинты, ему самому стало интересно, как же он себя чувствует и где долгожданные симптомы кровопотери?

Зрение было все таким же острым, ориентация в пространстве — идеальной, а самое главное — его не тянуло в сон. Наоборот, все тело зудело, требуя активности.

— Хорошо, — наконец, вдумчиво и взвешенно ответил Баки, по-прежнему косясь на странную письменную принадлежность.

— Шариковая, — проследив заинтересованный взгляд, она оторвала ручку от страницы и протянула ему. — Их совсем недавно стали производить и еще не массово, но я настояла, чтобы парочку таких включили в последнюю доставку. Ими бесполезные кипы бумаг заполнять намного проще.

Вопреки природной любознательности, Баки отказался взять ручку по вполне очевидным причинам: живая рука была занята, а другая… для другой этот предмет был слишком дефицитным и хрупким, чтобы так легкомысленно рисковать.

— Бесполезные кипы? — Барнс скосил взгляд на стол у стены и снова увидел на одной из заполненных форм гербовую печать, насколько позволяли ему судить скудные знания государственного устройства чужой страны, принадлежащую высшим чинам.

— Абсолютно, — игнорируя попытки отказаться, она вложила в его левую руку только что дописанный лист, и Баки далеко не сразу сообразил, что ему с ним делать.

Потому что читать подобное ему совершенно точно не было позволено, но тогда… зачем?

Столько времени тщательно подавляемое, а теперь раздразненное любопытство в Барнсе перевесило чашу весов. Получив нежданный, но такой необходимый, едва заметный одобрительный кивок, Баки мгновенно утонул в рукописной каллиграфии.

И только еще сильнее запутался.

— Это… это обо мне? — спросил он, неохотно оторвав взгляд от текста, который помнил уже наизусть, но почему-то думал, что, стоит ему моргнуть, и написанное тот час изменит свой смысл.

— От меня требуют подробных отчетов, — она кивнула, одновременно отвечая на поставленный, и, вполне вероятно, на десяток последующих вопросов. — Честно говоря, мне уже порядком надоело их писать, но сверху это никого не волнует.

— Но ведь… — Барнс еще раз просканировал взглядом страницу, испытав острую потребность прочесть остальное. — В них ни слова правды. Я не…

Сильнее прочего Баки зацепило «…повреждения мозга необратимы. Объект страдает глубокой амнезией и вряд ли когда-либо сможет назвать собственное имя, не то что вспомнить про идеалы американской демократии».

— Да, ты не объект. И ты уже не страдаешь амнезией. Но им об этом знать вовсе не обязательно.

Баки, больше не ограниченному в движениях катетером и трубками, позволено было встать и уйти, но он остался сидеть и молча складывать в голове кусочки одному ему ведомой мозаики, в которой по-прежнему отчаянно не хватало деталей.

— Значит, МГБ? — пятый по счету лист он едва ли дочитал до середины, задержавшись изучающим взглядом на печати, подтверждающей очевидное несоответствием слов и символики. — Или… КГБ?

— По сути, это одно и то же. «Комитет Гос. безопасности» — пока еще внутриведомственная аббревиатура, фигурирующая во всех документах с грифом «сверхсекретно», но не предъявленная мировому сообществу. Однако все к этому идет.

Баки вновь склонился над страницей.

Пометка: «Программа ‘Зимний Солдат’». Здесь и далее использована аббревиатура ПЗС.

Генералу В. Карпову

Агента Дианы Хартманн

Доклад от 11-го ноября 1945-го года

Доктор Диана.

Агент Хартманн.

Агент КГБ Диана Хартманн.

Баки крутил в голове полученную информацию, терпеливо подгонял разрозненные кусочки друг под друга, нанизывал их, как бусы, до тех пор, пока не вышла цельная логичная цепочка:

Доктор Диана Хартманн, агент КГБ.

— Ты работаешь на русских? — Баки спросил ровно, так, как и должен был спросить человек, которому либо было все равно, либо его осведомленность ничего не меняла.

— Да.

Барнс поднял голову, ища пересечения взглядов.

— И ты лжешь им?

— Да, — ее лицо было нейтральным, и по взгляду Баки не прочел ровным счетом ничего.

Поэтому он задал свой следующий вопрос, где-то очень глубоко ощутив ликование за эту абсолютно бессмысленную и недолгую, но все же смену ролей.

— Почему?

Ответ не звучал очень долго. В конце концов, Баки перестал его ждать.

Предельно аккуратно, как умеют только преданные делу ученые, знающие истинную цену исследуемому материалу, она сложила все пять заполненных кровью пакетов в один из принесенных Баки кейсов, который оказался внутри… надо же, холодильником? — и куда-то унесла.

Баки долго боролся с желанием перевернуть один из очень, по-видимому, важных документов титульной стороной книзу и на изнанке той самой шариковой ручкой приняться записывать все мысли, которые отчаянно колотились о кости его черепной коробки.

В конце концов, точно зная, что все равно ничего кроме самого себя отсюда не вынесет, он отложил ручку и стал просто читать, надеясь найти ответы между строк.

Он сам не заметил, как увлекся чужим сочинением и перестал реагировать на реальность, пока прямо на одну из папок не опустилась тяжелая дымящаяся кружка, а рядом — прямоугольник в коричневой обертке — плитка шоколада.

— Ты потерял больше литра. И пока я не буду уверена, что ты в порядке, отсюда не уйдешь.

Баки хотел сказать, что он остался в сознании, лишившись руки, но решил, что это будет абсолютно лишним напоминанием, поэтому молча обхватил оставшейся живой рукой большую горячую стеклянную кружку.

— Прости, — совершенно не к месту повторилась она, и Баки вынужден был поднять на нее взгляд. — Ты ничего не понимаешь, я знаю, и объяснить я не могу. Мне просто нужно, чтобы сейчас ты это услышал. Прости меня.

Баки очень хотелось узнать, за что именно, но он понимал, что ответа не получит, и спрашивать не собирался.

Стены слышали и видели, и необъяснимо для самого себя Баки очень боялся, что однажды ее заменят также, как охрану, из опасения личностной привязанности, а у ПЗС появится новый куратор, куда менее лояльный и уж точно не играющий двойные игры, будучи агентом русской разведки, вполне возможно, членом «ближнего круга», при этом с шаблонно немецкой фамилией и инициалами.

Вечером, даже по меркам его нескромного аппетита, Баки покормили на убой. А напоили и вовсе чем-то доселе невиданным, ярко-красного цвета, что один из охранников вскользь именовал «морсом».