Страница 9 из 10
Картина Уоттса «Любовь и жизнь», написанная, когда ему было шестьдесят восемь лет и которую Женский христианский союз трезвости пытался убрать из Белого дома в Вашингтоне, нашла постоянное место в личных апартаментах президента.
Но проповедь жизни Уоттса заключается в заботе о своем телесном здоровье. Еще в 1903 году, когда его попросили объяснить секрет его здоровья, жизнерадостности и силы в преклонные годы, он сказал:
«Будучи от природы болезненным, я получила приказ заботиться о своем теле. Я никогда не курил. До того, как был открыт табак, в мире было совершено неизмеримо больше дел, чем когда-либо после этого. Сигарета – служанка праздности. Я не говорю, что, возможно, это не успокоительное средство для перенапряженных нервов, но перенапряженные нервы сами по себе являются вещами, которых не должно быть. Из вина я взял очень мало. В ранние годы я принимал понемногу, но уже давно не притрагивался ни к какому виду алкоголя. Во время еды я никогда ничего не пью, даже воду. Чай – да, в меру. Итак, в пище я принужден быть очень воздержанным, питаться умеренно и простой пищей, ложиться спать рано (по большей части в девять часов), вставать вместе с солнцем, избегать интенсивных физических упражнений и наслаждаться свежим воздухом».
Часто повторяемое утверждение о том, что человек может умереть старым в тридцать лет или молодым в восемьдесят, находит подтверждение в жизни преподобного Генри Григгса Уэстона, доктора философии, доктора права, президента Теологической семинарии Крозера в Честере, штат Пенсильвания. История его дела так же интересна, как и история Даны, Фергюсона и Уоттса. Я позволю доктору рассказать свою собственную историю, которая была опубликована в сентябре 1904 года:
«Когда мне было тридцать лет, я сломался настолько, что в течение двух месяцев не произносил ни одного громкого слова и все думали, что я умру. Я не умер, но следующим летом я уже не мог работать и у меня было время подумать, как должен жить человек.
«Я принял решение и сформировал свои планы, которым следую до сих пор. И я проделал большую работу. Я не могу говорить о ее качестве, но количество – это все, о чем я могу просить.
«Первая абсолютная потребность жизни – это воздух для легких и поэтому в то лето я начал практиковать наполнение легких каждый день в течение получаса свежим воздухом, лучшим, что я мог найти. С тех пор я придерживаюсь этого обычая и теперь каждый день я вижу, что мои легкие расширяются до предела с помощью лучшего воздуха, который только можно достать.
Второй принцип, который я принял, заключался в том, что солнце является источником здоровья, и я могу смотреть из комнаты, где я сплю, и комнаты, в которой я нахожусь, на сияющее солнце.
Третий принцип заключается в том, что Бог создал ночь для сна. Мой долг – спать, когда наступает ночь и мой долг – вставать утром, когда наступает утро, и я бросил всю ночную работу. У меня были свои обычные часы, которых я придерживался, для сна, для еды и для работы и я не позволял нарушать их, кроме как по крайней необходимости». Когда врача спросили о его питании, он сказал: «Я не сидел на диете больше, чем кто-либо, потому что я мелкий едок, не люблю светскую жизнь и не ем жирной пищи».
По поводу курения он заметил: «В 1846 году я бросил курить. Я курил и употреблял табак в течение восьми лет. Я был заядлым курильщиком. Когда я перестал курить, я часто проезжал десять миль (примечание переводчика: 16 километров), чтобы полежать на складе, а не курить. Я решил, что не буду рабом этой привычки и бросил ее».
Доктор Уэстон был президентом Теологической семинарии в течение тридцати семи лет. Ему восемьдесят пять лет, и он очень любит ежедневно прогуливаться от одной до трех миль (примечание переводчика: 1,6–4,8 километров).
Глава 7. Как состариться весело
Многие люди испытывают то, что иногда называют «больным» чувством старости. Они смотрят на старость как на меланхолическую необходимость.
Но поскольку преклонный возраст так же естественен, как и вступление в жизнь, почему бы не выполнить это условие естественным путем? Почему мы должны заимствовать неприятности или сожаления о действии закона Природы? По мере приближения библейского предела человеческой жизни телесная энергия ослабевает. Зрелище тускнеет. Шлифовальные машины перестают работать, потому что их мало или они совсем потеряны. Но почему эти неизбежные вещи должны рассеивать благородные порывы или нарушать покой ума? Мороз не повредит твердым осенним плодам. Он снимает колючий покров с одного, а сок другого превращает в сахар. Господин Бичер говорит, что он «не знает ничего, что закисало бы от мороза, кроме людей. Иногда так оно и есть. Октябрь, самый спелый месяц в году и самый богатый красками, является образцом того, какой должна быть старость».
Есть что-то очень прекрасное в том, чтобы стареть, если жить естественно. Старость – это божественное состояние, потому что так предопределило Провидение. Тенистые деревья и леса никогда не бывают более привлекательными, чем когда осенние морозы окрашивают их листья в красновато-золотой цвет. Самые очаровательные изображения солнца, когда-либо написанные, изображают не яркость его восхода и не блеск в блистательный полдень, а скорее его золотой закат.
Так и в человеческой жизни – самая сладкая, нежная, самая божественная картина материнства проявляется не в том возрасте, когда она дарит миру своего первенца, а тогда, когда ее волосы побелели, а лицо нахмурено от старости. Именно тогда она становится по-настоящему милой и ее присутствие в доме становится благословением. И мы вряд ли можем считать, что человек достигает своего наилучшего состояния в сорок лет или даже в пятьдесят. Истинное испытание его мужественности, его способности что-то делать, наступает, когда годы начинают давить на него. Неназванный итальянский моралист говорит: «Человек стареет очень изящно, когда его рука все еще легко, но с прикосновением мастера, лежит на работе, которая стояла перед ним в самые зрелые годы». Велика вещь – жить так, чтобы самая богатая часть жизни была ее вечером.
Господь удивительно милостив к детям человеческим. Он дает почти всем мужчинам и женщинам способность достойно достигать старости. Благодаря счастливому природному процессу некоторые прекрасные черты характера находятся в пределах досягаемости стареющих, которые могут быть использованы с большой пользой, если их не отбрасывать небрежно или умышленно. У пожилого человека симпатии усиливаются. Природа более добрая, а дух более снисходительный. Как правило, на душе становится теплее. Источник желчи, который в прежние годы слишком часто приводился в огорчение, может быть, из-за порывистого нрава, иссяк. Возраст смягчил его неровности. Много раз «было замечено, что старики так богаты нравом, так светлы и красивы, что молодость кажется бедной в сокровищах по сравнению со старостью».
Смягчающее воздействие возраста есть прекрасная иллюстрация у Шекспира. Он написал «Бурю», спокойную и прекрасную, незадолго до своей смерти в пятьдесят третий день рождения, в 1616 году – «Мудрейшая из драм, проистекающих из мозга, последовавшего за мастером любовной пьесы, с несравненными трагедиями бурного интеллекта».
Господин Норман Хэпгуд, которому принадлежит вышеприведенная цитата, однажды сказал в «Ежемесячнике Атлантик», что его друг, готовясь к золотой свадьбе, вырезал трех сострадательных женщин: «Весна, Лето, Осень – четвертой не было». Художник поступил мудро. Мы живем в сердце и если несострадательная Зима постучится в его дверь, не пускайте ее! Холмс в книге «За чашками» рассказывает о последнем ежегодном обеде шестерых из десяти оставшихся в живых выпускников колледжа в 1829 году. Шесть стариков вместо тридцати или сорока, которые окружили длинный овальный стол в 1859 году, когда он спросил: «Есть ли кто-нибудь старик, смешавшийся с мальчиками?» «Мальчики, – добавляет он, – чьи языки были подобны вибрирующих листьям леса. Речь его была подобна гласу вод многих, чей смех был подобен шуму могучих волн о берег моря». «Мы страдали меланхолией?» – спросил доктор Холмс. «Мы говорили о кладбищах и эпитафиях? Нет. У нас не было хандры и жалобных седин, как многие могли предположить. Нам было даровано благословение на долгую жизнь. Мы видели драму в пятом акте. Солнце по-прежнему согревало нас, воздух по-прежнему был благодарным и животворящим. Но был и другой источник нашей жизнерадостной невозмутимости, который мы не смогли бы скрыть от самих себя, даже если бы захотели. С каждым годом доброе стечение природы сказывалось на нас все больше и больше».