Страница 3 из 88
Тогда я и порешил убить Латча. Не из-за Фоун. Она была только частью дела — самой главной, конечно, — но вот я чего не мог вынести: опять ему все подают на серебряной тарелочке! Помню, я ловил попутку, когда был маленький. В холод околачивался на дорожном перекрестке рядом с Минеолой.
Долго стоял. И забрало меня хотение — сильное, как при молитве. Много времени спустя я вспомнил, чего так сильно хотел. Не поездки. Не того, чтобы подкатил парень с печкой в машине. Чего я хотел, так целой кучи проезжающих машин, чтобы я мог их остановить. Усекли? Я всегда хотел главного поворота в жизни, чтобы мне подвалило, чтобы идти своей дорогой стало легче. Это всем людям положено. Вот Латч — от роду талантливый, красивый, идет по жизни, и на него словно золото сыплется... Такие люди жить не должны. Каждой минутой своей жизни они дают по харе таким парням, как мы.
Секунду я думал: сваливаю, ухожу на свободу. Потом вспомнил радио, музавтоматы, и как шумит народ перед дверями лифта, и понял, что никуда от него не денусь. Другое дело, если он помрет, — мне бы в радость о таком услышать. Нет, я должен его убить.
Но разыграть это должен по-умному.
Дня два я об этом думал. Больше ни о чем. Думал обо всех способах, о которых слышал, и о том, на какие крючки ловят убийц в сыщицких кино. И уже решил насчет дорожной аварии — он все время водил машину, то ездил вместе с группой, то по соседству, за язычком к кларнету, либо на почту или еще куда-нибудь, так что закон случайностей был на моей стороне — Латч еще ни разу не попадал в аварию. Я уже ездил в его машине и присматривался к окрестным дорогам, когда на меня свалилась самая фантастическая удача, о которой можно мечтать — если у тебя хорошее воображение.
Я только что свернул с местной дороги от Шиннебаго на хайвей, как услышал сирены. Взял на тормоза, и к обочине. Темно-бордовый пикап с рыком промчался по изгибу дороги милях на восьмидесяти в час. В ветровом стекле — дырки от пуль, водитель пригнулся к щитку. В кузове сидели два лба и палили из пистолетов. Их догоняла машина полиции штата. Я и секунды не промедлил — вывалился наружу и лег прежде, чем сообразил, что делаю. Выглянул из-за багажника. И успел увидеть, что один из лбов в пикапе выпрямился, схватившись за правую руку. Тут водитель швырнул машину на дорогу, с которой я только что съехал — это было невозможно на такой скорости, но он это сделал — шины провизжали что-то из Диззи Гиллеспи, и подстреленного человека выбросило из машины, как камень из рогатки. Его перевернуло, а потом понесло по асфальту. Я думал, он никогда не перестанет катиться. Едва он ударился о дорогу, сзади вынеслась полицейская машина — передняя правая шина спущена. Ее заносило то вправо, то влево, и на этот раз шины играли Стэна Кентона.
Вот что было важно: когда того парня подстрелили, его пушка взлетела в воздух и упала в траву не дальше, чем в двадцати футах от меня. И я схватил ее прежде, чем копам удалось остановить свою тачку. Они меня не видели — другим занимались: сначала своей машиной, потом жмуриком. Я подошел и поговорил с ними. Оказалось, те три деятеля грабили заправки и автомобилистов. Успели двоих убить. Один из копов ворчал насчет проклятых заграничных пистолетов, что он будет доволен, когда боеприпасы к ним кончатся. Копы сказали, что скоро поймают парней, которые удрали, что это — дело времени. Я сказал: конечно, поймаете. Вернулся к машине Латча и поехал, обдумывая это дело. Было ясно, что лучшего шанса мне никогда не представится.
И на следующее утро сказал Латчу, что съездил бы с ним в город. Он собрался везти почту, а я объяснил, что мне нужно в аптеку. Он ничего такого не подумал. Я пошел к себе, взял пистолет и засунул в пройму куртки, под мышку. Это был большой бельгийский пистолет. В нем оставалось четыре патрона.
Я отлично себя чувствовал. Думал, что и бровью не веду, пока Латч не оглянулся на меня — он был за рулем — и не спросил, все ли в порядке; тогда я понял, что у меня пот на верхней губе. Посмотрел в обзорное зеркало. Дорога была видна мили на две — мы ехали по равнине, — и сзади не маячила ни одна машина. Посмотрел вперед. Навстречу ехал грузовик. Миновал нас. Дорога была пуста.
— Встань на обочине, — сказал я. — Нужно поговорить.
Он удивился и посмотрел на меня.
— Флук, я могу слушать и вести. Что там у тебя за пазухой?
Так и спросил: что там у тебя. Я чуть не засмеялся.
— Тормози, Латч... — Я хотел говорить обычным голосом, но вышел хриплый шепот.
— Не дури, — сказал он. Открытым, щедрым таким тоном — как обычно, такой он уж был, этот Латч. — Давай, Флук, говори, облегчи душу.
Я достал пистолет, снял с предохранителя и сунул ему под ребра.
— Встань к обочине.
Он приподнял руку и посмотрел вниз, на пистолет. Проговорил:
— Ну, ладно. — Затормозил, выключил зажигание и откинулся в угол между спинкой сиденья и дверцей, так что оказался вполоборота ко мне. — Излагай, Флук. Ты собираешься прикончить меня этой штукой?
Он говорил без испуга — потому, что не был испуган. Действительно не был. Такого с ним еще не случалось, и потому не могло случиться. И он не прощупывал меня. Разговаривал, как на репетиции. Очень спокойный был лабух, этот Латч.
— Да, собираюсь, — сказал я. Он удивленно разглядывал пушку.
— Где ты ее раздобыл?
Я рассказал ему и это. Если бы он начал потеть или вопить, я бы выстрелил. Но я его слишком ненавидел для того, чтобы застрелить сразу. Так что рассказал ему все, и еще добавил:
— Этих шутников пока не поймали. Копы вынут из тебя пулю, и она окажется такой же, как у прежних убитых. Они подумают, тебя тоже убили бандюги.
— Подумают? А как насчет тебя?
— Во мне тоже будет такая пуля. В руке. Дело того стоит. Хочешь еще что-то узнать?
— Хочу. За что, Флук? За что? Из-за... Фоун?
— Точно.
Он вроде как покачал головой и ответил:
— Флук, мне неприятно это говорить, но я думаю, что если ты меня убьешь, шансов у тебя не прибавится. Даже если она ничего не узнает. Я сказал:
— Знаю. Но мне нужен поворот в жизни, я всегда только этого и хотел. Пока ты рядом, мне ничего не сделать.
У него на лице была только жалость, больше ничего — совсем ничего.
— Тогда вперед, — сказал он.
Я нажал на спуск. Пистолет подпрыгнул в руке. Я увидел, что Латч крутанулся, и тут в глазах почернело, словно я был под сценическим прожектором, и вдруг вылетели пробки.
Когда я оклемался, глаза не хотели смотреть. Мир был полон жутко черных пятен, а на затылке набухало что-то круглое.
Я все еще был на переднем сиденье авто. Что-то гнусно скреблось на запястье. Я сбросил эту штуку, опустил голову на руки и застонал.
— Как ты себя чувствуешь? — Латч наклонился ко мне, встревоженно вглядываясь в лицо.
Я приложил к затылку носовой платок, посмотрел на него. Там была кровь — чепуха, пятнышко.
— Латч, что произошло?
Он ухмыльнулся. Усмешка была кривоватая, но все-таки настоящая.
— Флук, стрелок из тебя никакой. Я два раза видел тебя в тире вместе с группой. Ты боишься оружия.
— Откуда ты знаешь?
— А ты плотно закрываешь глаза и съеживаешься, прежде чем нажать на курок. Я сидел вполоборота к тебе, и увернуться было легко. При повороте пушка ушла ко мне под руку. Тогда я ударил тебя плечом, и ты грохнулся затылком о дверную стойку. Тебя сильно повредило?
— Я тебя не застрелил!
— Ты мне порвал рубаху к чертовой матери. Я спокойно сказал:
— Будь ты проклят.
Он откинулся на сиденье, сложил руки, и стал смотреть на меня.
Смотрел долго, пока я не спросил:
— Чего ты ждешь?
— Жду, когда ты сможешь вести машину.
— И что тогда будет?
— Вернемся в клуб, — Нет, выкладывай: что ты собираешься делать?
— Думать, — сказал Латч. Открыл дверцу, вылез, обошел вокруг машины.
Скомандовал:
— Пересаживайся.
Пистолет был у него в руке. Латч не целился в меня, но пушка была на взводе. Я пересел на водительское место.