Свет твоих глаз

Муж работящий, серьёзный, выпивает редко. Заработал квартиру. Основной добытчик в семье — Анатолий. Все важные решения принимает тоже он. Какого рожна ей ещё надо? Разве не это называется "жить, как за каменной стеной"?

Родители сказали бы: выбрала себе мужа, создала семью — живи, как живут все нормальные люди. Нечего дёргаться, бегать туда-сюда и позориться. И были бы абсолютно правы. Тем более, дочка подрастает.

Люда и жила. И старалась не задумываться о том, что проживёт так всю жизнь. Все живут, и она проживёт…

Задумавшись, Людмила прослушала вопрос, который ей задал Мельников. Поняла, что он ждёт ответа по тому, как он смотрел на неё, даже работу прекратил.

— Извините, — смутилась Люда. — Я задумалась. Вы что-то сказали?

— Я спросил, всё ли у вас хорошо? У вас взгляд стал какой-то грустный. Безысходность в глазах. Такое ощущение, что вы только что были рядом — и вдруг исчезли, перенеслись куда-то далеко.

"Так. Только этого не хватало!"

— У меня всё хорошо, Михаил Леонтьевич, вам показалось, — попыталась морально дистанцироваться Люда.

— Понял, — кивнул Мельников и продолжил нарочито бодро: — Как по-вашему, наша картина готова, или нужно добавить что-то ещё?

Он отступил на пару шагов, прищурил глаза и склонил голову набок, критически рассматривая стену веранды. Люда подумала, что Мельникову сейчас не хватает куртки художника, берета и палитры в руках.

— Может, солнце? — неуверенно спросила она. — Ласточка и Дюймовочка должны лететь… не на солнце, конечно, но в сторону солнца.

— Как я мог забыть о солнце? Это ведь самое главное, — пробормотал Михаил Леонтьевич. — Голова теперь постоянно занята другим, простите.

— Давайте тогда я сама дорисую? — неуверенно спросила Люда. — Вы спешите, должно быть. У вас ведь очень большая нагрузка.

— Пока мы всё на доделаем, я никуда не уйду, — спокойно ответил Мельников и достал из коробки банку с жёлтой краской, которую уже убрал. — И солнце мы нарисуем вместе.

Михаил Леонтьевич говорил таким тоном, каким обычно вёл заседания, и Людмиле моментально захотелось взять под козырёк. Правда, козырька у неё не было, только смешная косынка в синий горошек.

Они сосредоточенно работали над солнцем, и на этот раз Людмила не стала нарушать молчание, — нарушил Мельников.

— А по поводу того, что голова занята другим… Это достаточно давно и ещё надолго, до сентября примерно. Именно такой срок мне дали для размышлений.

"Для размышлений о чём?" — чуть не спросила Люда, у неё даже губы дрогнули, но она так и не решилась. Михаил Леонтьевич объяснил всё сам.

— Мне предлагают перейти на работу в Горком комсомола и продолжать строить карьеру там. Пока курировать весь наш район, а дальше — как пойдёт. Если пойдёт так, как надо, то впереди — работа в Горкоме партии. Мне ведь двадцать восемь исполнится осенью.

— А почему вы так напряжённо думаете об этом, Михаил Леонтьевич? — удивлённо спросила Люда.

Она была уверена в том, что путь по такой карьерной лестнице — это именно то, к чему стремится Мельников.

— Потому что работу инженера придётся оставить, а с завода — уйти.

Вот как. Значит, через несколько месяцев Мельников уйдёт с завода. А следующим летом Света выпустился из садика… Если Мельниковы раньше не переедут куда-нибудь в центр города, и Света вообще не пойдёт в другой сад.

Что ж. Жизнь не стоит на месте, и это абсолютно закономерно. Правда, как ни пыталась Люда радоваться за Мельникова, у неё ничего не получалось. Возможно, потому что и сам он радостным не выглядел.

— Я уверена, что вы всё хорошо обдумаете и примете правильное решение, Михаил Леонтьевич, — отогнав мрачные мысли, твёрдо сказала Люда.

— Мне бы вашу уверенность, — задумчиво ответил Мельников.

— Михаил Леонтьевич, перед вами открывается большое будущее.

— Безусловно, — кивнул Мельников. — Я вот только не уверен, что это именно то будущее, которое нужно мне. Что это моё будущее.

— В любом случае, время на раздумья ещё есть, — опять попыталась подбодрить собеседника Людмила. — Подумаете и поступите так, как подсказывает ваше сердце. Речь ведь идёт о вашей жизни и о вашем будущем. Никто не имеет права решать за вас.

Она никогда раньше не замечала, что Мельников такой странный и вдумчивый, с мятущейся душой. Ей казалось, что он обыкновенный карьерист.

— Спасибо вам, Людмила Евгеньевна, — снова заговорил Михаил Леонтьевич, когда они убирали кисти и краску, закончив работу.

— Это вам большущее спасибо, Михаил Леонтьевич! Знаете, вы ведь единственный, кто откликнулся на просьбу о помощи. Я обязательно сделаю газету по результатам конкурса и повешу в раздевалке. Там будет огромная благодарность вам.

— Я желаю вам… то есть, нам победы, — улыбнулся Михаил Леонтьевич. — А благодарю я вас за то, что выслушали. И ещё очень хочу попросить: пожалуйста, пусть мой рассказ о предложении из Горкома останется между нами. Понимаете, я никому не рассказывал об этом. Вообще никому. Однако мне очень нужно было выговориться, чтобы меня выслушал адекватный, неравнодушный, но и не заинтересованный в моём решении человек.

"Я очень заинтересованный человек. Очень. Если ты примешь решение уйти с завода, я скорее всего, и не увижу тебя больше".

Мысль появилась против воли, но Люда оставила её как есть, не стала отгонять. Просто уже устала. Устала отгонять мысли.

— Провожу вас, Людмила Евгеньевна? — спросил Мельников, когда убрал коробку в подсобку, умылся, переоделся и снова вышел на улицу.

Люда нарочно осталась на участке, изображая бурную деятельность, чтобы не идти домой вдвоём с Мельниковым.

— Вы идите, Михаил Леонтьевич, не ждите меня, — с притворной лёгкостью ответила она. — У меня есть ещё кое-какие дела здесь.

— Хорошо, — кивнул Мельников, и Люда увидела по его глазам, что он всё понял. — До свидания, Людмила Евгеньевна!

— До свидания. Ещё раз большое… спасибо, — остаток фразы Люда говорила уже в быстро удаляющуюся спину Михаила Леонтьевича.

В понедельник, во время подведения итогов конкурса, участок, который оформляли Люда и Михаил Леонтьевич, был признан лучшим.

* * * * * * *

Газету Люда сделала, как обещала, и повесила в раздевалке, вот только Михаил Леонтьевич так и не прочитал "огромную благодарность", предназначенную для него, поскольку в детском саду не появлялся.

А в середине июня Люда ушла в отпуск, но перед этим сняла газету, которая так и висела до сих пор. Отпуск, разумеется, проходил дома: Люда старалась максимально помочь родителям по хозяйству.

Своей дачи у них с Анатолием не было, но они очень активно помогали и матери Толи, и родителям Людмилы, потому без запасов на зиму никогда не оставались.

Родная тётка Анатолия жила в соседнем регионе, и каждое лето свекровь ездила к ней в гости. Вот уже второй год она брала с собой Юльку.

Был конец июня, и свекровь с Юлей должны были вернуться домой через пару дней. Люда помогала родителям — вот уже второй день они окучивали картошку. Анатолий, который также был в отпуске, остался на хозяйстве в доме матери и тоже занимался огородом.

Монотонная, но не очень тяжёлая работа сейчас как нельзя больше соответствовала душевному состоянию Люды. Вот уже месяц сердце её было не на месте: мысль о том, какое всё-таки решение примет Мельников, не отпускала Людмилу.

Молодая женщина уже давно перестала бороться со своими тяжёлыми и запретными думами, просто ожидая того момента, когда наваждение пройдёт само по себе.

Должно же оно когда-то пройти? Тем более, заседаний Комитета пока не было, и скорее всего, до второй половины августа не будет. А в сентябре Михаил Леонтьевич, вероятно, пойдёт на повышение.

Помается, подумает и пойдёт, никуда не денется. Иначе ради чего всё это затевалось? Вся его общественная нагрузка, вся активная деятельность в качестве комсорга завода? Нет, такими возможностями, которую дала Мельникову судьба, не разбрасываются…