Свет твоих глаз

* * * * * * *

Вечером, когда Люда с отцом уже полили огород и закрыли на ночь парники, а Юлька улеглась спать, залаял дворовый пёс Умка, и раздался стук в ворота дома.

Евгений Савельевич вышел во двор и посадил Умку на цепь. Люда и её мама Тамара Ивановна, которые сидели за столом в кухне и пили чай, встревоженно переглянулись.

Однако уже через минуту лицо Люды вспыхнуло от радостного смущения, потому что в кухню следом за хозяином дома вошёл Михаил.

— Вот такие гости к нам пожаловали, — неопределённо сказал Евгений Савельевич. — Лично не знаком, но догадываюсь, кто.

— Михаил, — сообщил Мельников.

Тамара Ивановна достала чистую чашку и молча налила чай для гостя. Молчали и все остальные. Михаилу очень хотелось поговорить с Людой наедине, но это пока не представлялось возможным, потому он только во все глаза смотрел на неё, отметив, что она осунулась и побледнела за прошедшие дни. Сердце болезненно сжималось, и каждый новый удар отдавался новой болью.

Люда тоже смотрела на Михаила, глаз не сводила с его лица, и думала такие же тревожные мысли.

— Так и будем молчать и переглядываться? — усмехнулся Евгений Савельевич. — А тем временем мы с матерью не знаем, как на улицу выйти — стыдно от людей. А вам двоим, вижу, и не стыдно вовсе. Всем вокруг стыдно, а вам — нет.

— Я люблю вашу дочь, — твёрдо сказал Мельников. — И мы поженимся, как только сможем.

Тамара Ивановна лишь молча покачала головой, а Евгений Савельевич неопределённо крякнул.

— Видимо, мода сейчас такая у молодёжи. Женились, детей нарожали, а потом передумали, разженились и переженились. И трава не расти.

— У нас всё серьёзно с Людмилой, — упрямо повторил Мельников и сжал челюсти.

— Ну если так, то приходите, когда сможете жениться, молодой человек, — пожал плечами Евгений Савельевич. — Мы с вами познакомились, мысли и намерения ваши поняли. А покуда вы оба остаётесь семейными людьми, мы с матерью никакого позора не допустим. Хватит. Понятно?

— Понятно, — кивнул Мельников. — Я обязательно приду, как только смогу жениться. Спасибо. До свидания и спокойной ночи.

Отставив нетронутый чай, он поднялся из-за стола. Евгений Савельевич тоже встал, но тут неожиданно подала голос Люда, которая до сих пор не сказала ни слова:

— Я сама провожу.

— Сиди, где сидишь, — нахмурился отец.

— Я сама провожу, — уже громче, увереннее повторила Людмила и встала.

…Они долго, исступленно и мучительно целовались, спрятавшись за угол дома.

— Люда, где ты была больше суток? Я чуть с ума не сошёл!

— У Ларисы, — Люда гладила щеки Михаила.

— Но я ведь был у неё, приходил в садик! И она ответила, что не знает, где ты!

— А мне не сказала, что ты приходил, — пробормотала Люда. — Видимо, чтобы не волновать меня. Не обижайся только, Миша, и не сердись. Это я её попросила никому не говорить.

— Даже мне? А мне-то почему?

Люда опустила глаза, не зная, как сказать правду.

— Неужели думала, что я и не стану искать?

— Миша… — на глазах у Люды выступили слёзы. — Прости меня.

— Всё хорошо, — он прижал её к себе, быстро целуя в щёки и в мокрые глаза. — И будет хорошо.

— А Света как?

— Пока спокойно, но думаю, так легко всё не обойдётся. Я обязательно ещё не раз с ней поговорю. Скажи, Анатолий… как он воспринял?

— Тяжело, конечно, как иначе? Выгнал нас с Юлей; сказал, не простит и не примет обратно. Но думаю, это даже к лучшему. То, что он такой непримиримый.

— Он не обижал вас? Руки не распускал? — Михаил тревожно заглянул в лицо Людмилы.

— Нет, — решительно и твёрдо соврала она.

Не хватало ещё, чтобы Михаил пошёл выяснять отношения!

Некоторое время они стояли молча, прижавшись друг к другу. Михаил гладил Люду по голове, и рука его едва заметно дрожала.

— Но теперь-то ты мне веришь, Люда? Не думаешь больше, что я передумаю и не приду?

— Теперь верю, — энергично закивала Людмила. — Верю, что придёшь, и что всё будет хорошо.

— Это самое главное, — с облегчением сказал Михаил. — Ты в меня веришь, и это самое главное.

* * * * * * *

В понедельник, во второй половине дня, двери кабинета, в котором работал Михаил, без стука открылись.

Мельникову как комсоргу полагался отдельный кабинет, хоть и небольшой. Спартанский, с простыми шторами, без бархатных ковровых дорожек и без лакированных деревянных панелей на стенах.

— Здравствуй, Миша, — в дверях появилась Вера. — Мы едем в Горком комсомола или нет, я так и не поняла?

— Здравствуй, Вера, — Михаил не стал вставать из-за стола, лишь поднял глаза от бумаг.

Вот уже который день он приводил в порядок и систематизировал всю документацию, поскольку знал, что скоро придётся передавать дела. Беспорядок Михаил терпеть не мог и никогда не позволил бы себе передать своему последователю кучу неразобранных дел.

— Не знаю, как ты, — спокойно и по-деловому ответил Михаил. — А я никуда не еду. Работы много очень.

— Ясно, — усмехнулась Вера, поплотнее закрыла двери, вошла в кабинет и села на стул, стоявший у одной из стен. — Но ведь нас ждёт Севостьянов.

— Я не записывался на приём к Севостьянову, — пожал плечами Михаил. — И никого не просил меня ждать.

— Решил идти до конца? — ухмылка сползла с красивого лица Веры, и лицо это стало недобрым, несмотря на классически правильные черты. — Скажи, Мельников, чего тебе не хватало в жизни? Зачем вот это всё?

Когда-то давно, тогда, когда Михаилу было двадцать, а Вере — девятнадцать лет, он выдержал бешеную конкурентную борьбу за руку и сердце первой красавицы вечернего филиала Политехнического института.

Было знакомство с родителями Веры, настоящее сватовство. Вера воспитывалась в интеллигентной семье, но достаточно простой, и всё же Михаилу, выросшему в семье простых рабочих, постоянно давали понять: он неровня Вере.

Нужно было стремиться, соответствовать. Он стремился, и получилось очень неплохо. Была образцовая комсомольско-молодёжная свадьба. Первая близость — только после свадьбы. У Веры всегда были высокие моральные принципы, и несла она себя очень высоко, с достоинством.

— Зачем тебе эта колхозанка, Миша? — подняла красивую бровь Вера. — Ну сгулял… С кем не бывает? Такие уж вы, мужчины. Мой отец, светлая ему память, тоже был в этом плане не дурак, однако у него хватало ума не бросать семью, не оставлять жену и детей.

Михаил задумчиво смотрел на Веру. Стрижка сессон лежала безупречно, волосок к волоску. Изящная фигура, лебединая шея, большие карие глаза, совершенные черты. Бежево-коричневое приталенное платье со спущенным рукавом, воротником-стойкой и накладными карманами сидит идеально. На красивых, элегантно закинутых одна на другую ногах светло-коричневые модные туфли.

Вера прекрасна, отрицать это глупо. Но почему же у него давно не трепещет и не щемит в груди при взгляде на неё? Так, как… как…

Вспомнил, как расплетал косу Люды, когда они лежали в поле чуть больше недели назад, и на лбу выступила испарина.

— Что такое "колхозанка", Вера, я не понял? — спросил по возможности сухо и строго, незаметно провёл ладонью по лбу.

— Колхозница твоя, чего ты не понял?

— Возможно, это для тебя станет новостью, Вера, и открытием, — недобро усмехнулся Михаил. — Но даже твои предки — в любом случае выходцы из деревни. И вообще, я бы не отзывался столь пренебрежительно о людях, которые нас всех кормят. Что касается Людмилы… она из семьи рабочих.

— Ну давай, проведи для меня политинформацию, Мельников! Может, именно это тебя так заводит и возбуждает? А я недостаточно смотрела тебе в рот?

— Вера, — устало ответил Михаил. — У меня очень много работы, и мне некогда вести праздные разговоры, тем более, в подобном ключе.

— То есть, твоё решение осталось без изменений? Мы никуда не едем?

— Абсолютно верно, — кивнул Михаил.

— Ну что ж, — Вера встала и аккуратно расправила подол платья. — Ты сделал свой выбор. Надеюсь, ты отдаёшь себе отчёт в том, что ребёнка ты не увидишь? Любой суд встанет на мою сторону.