Страница 6 из 23
Протрезвевшего к вечеру деда Родьку, гульнувшего на “дерьмовые” деньги, долго пытали:
– Сказывай подробнее, что принимают?
– Дак у них же прописано… – мямлил дед, – дерьмо всякое: куриное, гусиное, телячье, свинячье…
– А старьё: радио, телевизоры, технику…
– Всё берут… – авторитетно заверял Родька, – как довесок к г…ну!
– Ну, дела! – выпучивали глаза бабёнки.
– Спешить надобно, – говорили те, что поумнее, – чтой-то здеся не так – может в один момент кончится… эта халява.
И народ заспешил!
Разумеется, рабочей площади под первым навесом стало не хватать. Недолго думая, задействовали овраг. Делать-то нечего – перерабатывать сырьё не успевали. Тот участок, что ближе к селу, стали заполнять отходами скотины, а что повыше – всяким хламом. Приход сырья явно опережал появление новаторских мыслей в Филькиной голове: в данный момент он усиленно размышлял, как ловчее приспособить собственно хлам! Вариантов было много…
Участковый Ротозеев приходил к открывшемуся предприятию, как на работу, каждый день! Поставив в стороне мотоцикл, он какое-то время с тоской в мутных глазах наблюдал за происходящим. Затем, обойдя производственный комплекс не менее трёх раз, натужно начихавшись, усаживался в сторонке и долго, сосредоточенно курил…
Раз в неделю, в пятничный вечер, наведывался председатель. Со злой решимостью он обходил поле деятельности “новых русских”, хмурился, кривился от несносных запахов, сплёвывал и решительно направлялся в офис.
Как только дверь за ним закрывалась, фирменный сарай начинало трясти от прерывистых по силе и тональности выкриков. Однако по истечении недолгого времени, они утихали. И когда Лаврентий Герасимович снова появлялся на свет белый, то выглядел не грозным, а где-то даже удовлетворённым. Прощаясь с Тишкой, он для порядка напутствовал, кося глазками:
– Э-э-э, смотрите тут… не шибко воняйте. Запахи, однако…
Глянув на стоявшего по стойке смирно Ротозеева, уже строже добавлял:
– Э, как тебя там… Ротозеев, смотри мне – чтобы порядок! – и шумно уезжал.
Начало конца процветания наметилось, когда в фирму со своим дерьмом и хламом повалили жители соседних деревень – хорошие новости, особенно о дармовщине, распространяются в сельской местности со сверхзвуковой скоростью! После чего, овраг стал не только переполняться, но и удлиняться в своём насыщении. Дельцы увеличили штат работников, пристроили ещё пару производственных “цехов”. Привлекли и родственников. Палашка с Петром принимали хлам, Кузьма ремонтировал железяки, Баба Александра агитировала народ, а Ксения кормила работников обедами.
Ещё когда ярко светило солнце и было терпимо жарко, народ уже стал глухо роптать: вонь неумолимо накрывала село! И чем дальше, тем стремительнее. Но, вот, пошли осенние дожди. Запахи спали, и фирма вдохнула влажный воздух с облегчением. Однако, ненадолго…
Первой забила тревогу неуёмная повитуха Фёкла. Просидевши весь праздничный день, святые Покрова, в нужнике, она донюхалась до причины расстройства своего живота. “Вода!” – ахнула бабуля, глянув на буроватую гладь в ведре, только что извлечённом из колодца. Понюхав для верности повторно, схватила посудину и выбежала на улицу.
– Отравили, окаянные! Отравили! – завопила она, устремляясь к куму Степану.
Как мужчина основательный, кум долго осязал принесённую жидкость, мотал головой и с недоверием спрашивал:
– А ведро давно мыла? Может ты в нём свиньям варево носила?
– Что ты такое говоришь, Степан? Я ещё в своём уме, и газету в одних очках читаю!
– Ну, ладно, ладно… – отступил кум, – проверю-ка я и свою воду…
Проба источника питья повергла родственников в уныние, а потом в непомерно искренний гнев!
– Говорили умные люди – не доведут до добра эти хлюсты!
И – началось…
Ещё не успела высохнуть грязь от прошедших дождей, как прибыли представители санитарного надзора. Тщательно осмотрев прилегающую к “Хламу -90” местность, взяв пробы грунта и воды, зашли в офис пообщаться с собственниками “дела”… После длительного общения, уезжали с добрыми, просветлёнными лицами.
Прошла неделя, а выводов санитаров никто не приметил. “Хламовая” вонь только усилилась. Народ заволновался больше. Послали представителей в райцентр… Приехала более солидная комиссия. Опять обследовали местность, нюхали воздух, землю, даже кустарники и деревья. Зашли решительно в офис и… удовлетворённые уехали!
– Купили всех, стервецы! – понеслись слухи. – Сход надобно собирать! – предложили наиболее дальновидные.
Когда полыхающий заревом день потянулся к дымчатому горизонту вечера, показались первые дома городка c многообещающим названием Ляпово. Городок, районный центр описываемой местности, расположился на пологом холме. На самой вершине виднелся купол и крест восстановленной церкви. Вокруг громоздились несколько многоэтажных домов, но, в основном, городок был одноэтажный, с ухоженными в разной степени добротности приусадебными участками.
Лошадь, почувствовав конец своим мучениям, оживилась и даже изобразила что-то похожее на бег. Этому поспособствовала и дорога, перешедшая в затяжной спуск. Приободрился и возница, дед Родька. Выплюнув давно потухшую “цигарку”, он натянул вожжи, придерживая раззадорившуюся скотину, и повернулся к дружкам:
– Подлетаем, хлопцы – чистите перья!
– Гуси на волю, помёт в поле! Вы это имели в виду, Родион Кириллович? – опустив ноги с края телеги, зевнув и энергично поморгав глазами, протянул Тишка.
За ним поднялся и Филька. Протёр косые глаза, поправил взлохмаченные волосы и сказал, со значением выставив указательный палец:
– Подлёт – это хорошо, но лучше подъезд – надёжнее и падать легче…
Городок встречал друзей пыльной хмарью, людской и транспортной суетой, украшенной негромкой музыкой, несущейся откуда-то с окраин.
Глава 2. Мать Устинья.
Звон колоколов мерно и торжественно плыл над строениями монастыря, над прилегающим пшеничным полем и хорошо утоптанной дорожкой, ведущей к городским домам. Молодая монашка Устинья, одетая во всё чёрное, на мгновение остановилась, чтобы насладиться божественными звуками. Они всегда волновали её, наполняли смутным беспокойством. В памяти всплывали чувства и образы, большей частью греховные, но бывшие уже в прошлом и потому… ну, не очень, чтобы греховные! “Прости мя Господи!” – перекрестилась она на всякий случай.
Отцом, которого Устя никогда не видела, гордилась, кажется, всегда. Её мама, пышнотелая красавица Таисия – глупая от рождения, очень сентиментальная, но практичная женщина – рассказывала о несостоявшемся муже с особенным упоением. При этом она томно прикрывала глаза густо накрашенными ресницами и мечтательно ворковала:
– Умён был, строг, но… нежен. А в любви!…
После этих слов женщина, как водится, роняла слезу – и не одну – и страдальчески закатывала глаза. Затем изящным движением вытирала мокроту и с искренней грустью констатировала:
– Таких мужчин уже не рождается… – и добавляла с резким сожалением: – Вывелись!
И хотя женой археолога Ганса Миллера – русского паренька, с непорочной немецкой наследственностью – Таисия никогда не была, всё же считала его единственным мужем на своём нелёгком бабьем пути.
Случилась эта затейливая история в “прекрасные”, застойные годы. Семья Таисии относилась к широкому слою советской рабочей интеллигенции. Жили на окраине города с волнующим названием – Брагино, что недалеко от Ляпова. Интеллигентность семье привносило образование – полное профессионально-техническое. По этой причине отец работал слесарем-сантехником ЖЭКа, а мать – маляром-штукатуром в том же месте. Рабочая жилка заметно обозначалась на теле семьи в дни празднеств. Здесь частенько случались нестыковки в восприятии отдельных деяний мужской половины. Что проявлялось в неумеренном, мягко говоря, принятии на крепкую рабочую грудь “горячительной тяжести” и последующем нецензурном общении, как с партнёрами по столу, так и с супругой по паспорту.