Сто тысяч миль

От голода, пульсирующей боли в ране и от длинной царапины на правой голени ноги еле шевелились, но я смог их заставить. Сделал несколько шагов, разыскивая ориентиры. Если я правильно понял — а иначе быть не могло — до охотничьей хижины было около часа пути. Пить хотелось безумно, горло жгло сухостью, несмотря на то, что мы прилично наглотались воды в реке. Кора слегка притупила сосущий вакуум в желудке, но не насытила совсем. Лучше потерпеть и дойти до своих, чем к инфекции в ране получить ещё и отравление.

Позади послышалось шевеление, будто кто-то поспешно поднялся с земли и поторопился за мной следом. Улыбка сама собой нарисовалась на лице. Неужели. Ненадолго хватило её упрямства. Но гордость всё же вынуждала держаться позади меня.

— Знаешь, ты бы лучше рядом шла, а то сожрут, а я даже не замечу.

— Не уверена, что из этого хуже, — отозвалась Кларк.

— Ты не была такая смелая, пока я был в отключке.

— Пока вы были в отключке, сидеть рядом тоже было не так уж и плохо, — вернула шпильку она.

И как Октавия её терпела?

Мы прошли несколько минут в молчании: я вёл, она следовала за мной, не приближаясь. Устала. Нервничала. Боялась. Это слышалось в её шаркающей походке и тяжёлой отдышке. И пусть у неё не было раны, но зато была зараза, что задавала хорошую трёпку иммунитету и всем ресурсам организма, а коварные корни и кочки поджидали под толстой прослойкой прошлогодней листвы. Кларк ойкала, подчас спотыкаясь, и один раз-таки не удержала равновесие. Даже пыталась схватиться ослабевшими тонкими руками за ствол, но всё равно рухнула на землю, разметая листья. Я вернулся, подавая ей руку. И зачем смотреть так испуганно? Я же не кинжал ей к горлу приставил. Хотя стоп…

— Хватайся, — даже наклонился чуть-чуть вперёд, чтобы она легко дотянулась. — Я помогу. Ты устала, но до убежища нам осталось совсем немного. Не переставай идти за мной следом.

Подумав ещё пару секунд, она неуверенно вложила свою маленькую холодную ладошку в мою и сжала пальцы. Я потянул её на себя, помогая подняться, и потом отчего-то не хотел выпускать её руку из своей. Но эта неблагодарная вырвала её спустя мгновение. Потом тихо сказала:

— Спасибо.

Я зашагал вперёд, но потом вдруг обернулся.

— Мои люди тебя не тронут. Обещаю.

Кларк ничего не ответила, но в её взгляде я заметил что-то похожее на благодарность. А затем она поравнялась со мной, вышагивая рядом. До хижины было ещё долгих полчаса.

========== Глава 5. Кларк ==========

Я открыла глаза, заслышав шум. Взгляд упёрся в потолок из ровно сложенных брёвен, пахло сухой травой. Рядом на широкой лежанке, куда меня пристроили после беспамятства, лежали двое спящих девушек-воинов. В рубленное окно с мутным стеклом уже заглянул дневной свет, а за дверью маленькой комнатки слышались голоса.

Это всё-таки не сон.

Я села и свесила ноги с постели. Спутанные волосы упали на лоб и волной спустились на плечи. Ладони расчерчивали ссадины, а тело отзывалось ноющей болью на любое движение. Уэллс. Я шла сюда, перебирала ногами, спотыкалась, падала и поднималась, чтобы увидеть его. Узнать, что всё в порядке. Что он жив, здесь, дышит. Организм сдался раньше моего упрямства, и я отключилась, только переступив порог хижины.

Натёртые ноги неохотно приняли вес на себя. Пол оказался шершавым и грубым. Я прошагала до деревянной двери, схватившись за стену. В просторной комнате за столом расположилось несколько воинов вместе со вторым командиром, компанию которому составляла Октавия. Ещё двое воинов стояли у стены. Беллами не было видно. Когда меня заметили, шум и болтовня прекратились. Мы смотрели друг на друга несколько долгих секунд: я — в паническом отчаянии и нелепой ночной рубашке, они — то ли с недоумением, то ли со снисхождением.

— Где… Где Уэллс? Как он? — наконец, спросила я, ощущая дрожь в конечностях.

— Не надо, — будто просила не задавать этот вопрос Октавия.

— Не знаем точно, как он, но скорее всего уже в лучшем мире, — засмеялся воин за столом.

— Горцы не попадают в рай, — возразил другой.

— Да плевать, где он, главное — не будет больше мозолить глаза.

— Это только тебе повезло оказаться с командиром, красоточка.

— Вы лжёте! — однозначно заключила я, выдохнув последний воздух. — Где вы прячете его?..

Комната вертелась, и внезапно захотелось свернуться калачиком. Задохнуться в этой сжимающей духоте. К горлу подкатила тошнота, и, привалившись к дверному косяку, я сползла вниз бесполезной биомассой. Они же лгут! Пусть кто-нибудь скажет им перестать…

Октавия села рядом, заглядывая мне в глаза:

— Идём отсюда, я отведу тебя в комнату.

— Скажи мне, где Уэллс. Ты же скажешь мне правду, Октавия? — заскулила я. — Ты должна сказать мне правду!

— Ты в шоке, — заключила она, хватая меня за руки. — Идём со мной.

Я брела за ней по шершавому полу, а слёзы стекали по щекам горячими дорожками. Уэллс. Почему ты бросил меня вот так? Почему пропал? Как мне бороться дальше и — главное — за что?

Воительница усадила меня на травяную лежанку и села передо мной:

— Слушай внимательно. Ваш плот перевернулся у меня на глазах. Я пережила много жутких часов, думая, что мой брат погиб. Я прокручивала в голове эту картину снова и снова, всё думала, как я могла бы помочь. Как могла бы исправить. Но я не могла! Я плакала, как ребёнок, стоя на коленях на том берегу. Мы искали всех четверых несколько часов. Ник не пришёл. Не нашёлся Уэллс. Вернулись только вы вдвоём. Смирись. Прими, что он больше не с тобой. Поплачь и смирись, Кларк.

Комната снова завертелась, дышать стало трудно. И тут меня прорвало. С головой хуже водоворота захлестнул поток отчаяния, страха, безнадёжности и ужаса. Я снова улетала от всего, что любила, меня выворачивало на изнанку в корабле, ряды коек снова были полны больными, которых я не знала, как лечить, а потом во тьме трещал костёр и слышалось мерзкое «кому вы отдадите её, командир?». Всё тело задрожало, пока взгляд помутнел от слёз. И я больше ничего не видела, только свои кристально яркие воспоминания, как дикие кошки укладывали огромных воинов одной лапой, как раздирали плоть зубами и, топоча, больше не таясь, мчались за нами по чаще. Как Уэллса закрутил, снёс и утащил за собой бурный поток на моих глазах, и я даже не успела понять, что больше никогда его не увижу.

— Что с ней? — я даже не заметила, как к Октавии подошёл Беллами.

— То же, что со мной вчера. Нервный срыв.

— Не… неправда, — возразила я сквозь всхлипы. — Уэллс жив.

— Ясно, — констатировал командир, обращаясь к сестре. — Скажешь, когда она перестанет бредить. Будем выдвигаться.

Да у него вместо сердца лёд. Лучше бы сам утонул. Лучше бы истёк кровью. И зачем я его спасала?

Моё обессиленное тело погрузили на спину одной из гончих, которая недовольно заворчала от тяжёлой ноши, но покорилась воле хозяев. Октавия посоветовала ухватиться покрепче, пусть с моим весом пёс вряд ли сможет бежать на своей обычной скорости. Отряды тронулись в путь, мимо проплывали бесчисленные стволы деревьев, поляны и холмы, покрытые густой зелёной травой. Если раньше великолепные виды меня восхищали, заставляли млеть в благоговении, то теперь никак не трогали. Даже пугали. За каждым неровным стволом, будто выплавленным из воска с наплывшими наростами, затаилась смерть. Ветер трепал волосы, унося наши запахи хищникам. Речной поток, обманчиво мирный и плавный, только и ждал момента, чтобы утащить на дно.

Воздух был и вовсе ядовитым — не от радиации, а от вируса, о котором говорил мне Беллами. Если он не соврал, значит, у меня есть полгода, чтобы спасти себя и всю экспедицию или умереть. Он скорее ошибся в том, что симптомы уже проявились: покрасневшие глаза всё ещё не прошли после нашей посадки, а жар был последствием обычной простуды. Но мы были не единственными, кто оказался на поверхности впервые за эти триста десять лет, значит, им есть с чем сравнивать. Октавия в своих словах упоминала какую-то Гору, в речах воинов я слышала презрительно выплёвываемое «горцы». Очевидно, большинство землян причисляло нас с Уэллсом — внутри всё снова сжалось при мысли о нём — к этим самым горцам, что бы это ни значило. Казалось, только Беллами видел меня насквозь, подозревая что-то неладное, потому я жутко боялась его проницательности и сообразительности. Одно неверное движение или слово будет означать катастрофу. Если мотивы и намерения большинства воинов легко угадывались по их словам или действиям — будь это намерения заняться со мной «этим» или перерезать горло — то с командиром не понятно было вовсе ничего. Взгляд его тёмных глаз по-прежнему был будто непроницаемая стена, за которой ничего было не разглядеть, у меня ещё ни разу не вышло предугадать то, что он скажет или сделает в следующий миг. Он хотел знать, кто я и откуда, зачем мы строим в лесу этот чёртов лагерь. Не такие уж и сложные вопросы, только что повлекут за собой правдивые ответы на них? Что он сделает, как только я расскажу, что мы прятались в космосе как последние трусы, пока они тут вырывали право на существование из глоток зверюг и умирали от мутировавших вирусов? Что за план родится в его голове, когда я расскажу, что там, наверху, осталась целая космическая станция лучших инженеров и учёных с технологиями двадцать второго века, когда они здесь бьются за жизнь коваными ножами и вручную сделанными луками?