Страница 8 из 8
-- Попробовали воли... Чай, не хочется теперь... Туда-то?
-- Нет, все равно. Устал я.
-- Ну, а если бы... Если бы отпустили мы вас?
-- Заболтал пустое! -- выступила у веснушчатого сквозь винные пары прежняя тревога. -- Как мы можем? Человек сам понимает. Мы и то, если по правилам службы, так большой поступок сделали.
-- Молчи, гнида! Чем пожалеть человека, так ты только о своей шкуре. А много она стоит, твоя шкура? Всю вон мухи засидели... Дисциплинарки боишься? Так, ведь, из дисциплинарки, брат, на войну не посылают. Тебе же лучше.
-- Сейчас я все равно не ушел бы! -- объяснил арестант, чтобы избежать ссоры. -- Мы с вами хлеб-соль делили, и сейчас подвести вас было бы с моей стороны нечестно. Я не могу так. Так и запишем, что еще не судьба мне от тюрьмы избавиться.
А в ушах еще стоял прерывистый шепот:
"Выходи... скорее"...
Но уже не звал, не манил так, как там, в палисаднике. И, как там отступала и бледнела вся внешняя жизнь, так теперь, с каждым шагом вперед, она возвращалась властная, сложная, непобедимая. Ну, да. Старик и старуха, похожие на святых, и красавица, оживившая в своем теле паросский мрамор. Но не рай. Даже не радость. Просто -- сон, далекий от души.
И, по мере приближения к огненным стенам, росли прежние страхи и тревоги веснушчатого.
-- Смотри ты... Бумагу не потерял ли?
-- Стой!
Даже арестанту передалась эта тревога. С нетерпеливым ожиданием он смотрел, как старший неуверенно шарит за обшлагом трясущейся рукой.
-- Потерял, дьявол! -- в тоске вопил веснушчатый.
-- Вот... Кажись, она. Измялась малость. Эта, что ли?
Поднес бумажку к глазам арестанта. Тот прочел в тусклом свете сумерек уже знакомую фразу:
"По прекращении надобности при сем возвращается вам для содержания на прежних основаниях"...
-- Она самая.
Подобрали брошенную впопыхах дыню и пошли дальше. Старший некоторое время молча соображал что-то, потом сказал почти трезвым голосом:
-- Как это вы говорили-то... В каждом, мол, больше бумаги, чем настоящего человека. И опять мы, стало быть, в полном сборе. А то там, было, -- у стариков-то, -- я и винтовку бросил и о препроводительной забыл. Видишь ты... А теперь в сборе. Хоть сейчас на инспекторский!
Веснушчатый предупреждал:
-- Запеть опять не вздумай! Близко уже... Неравно услышат. Спрячь дыню-то...
-- Спрячу, отвяжись!
Спутывали крепкой паутиной пьяная лень и усталость. Таким крутым и длинным казался подъем на холм. И все-таки заметно было, что движения солдат становятся все более правильными и ритмичными, и не колышутся бестолково над их головами жала штыков. Арестант шел, опустив голову и глядя себе под ноги. Скорее чувствовал, чем видел, как обогнули кирпичный завод, через опустошенный огород выбрались на площадку перед самыми тюремными воротами.
-- Так уж по уговору! -- тревожно шептал веснушчатый. -- В случае чего -- не выдавайте. В жандармском, мол, задержались долго...
-- Да ладно уж... До свидания теперь.
Перешагивая через порог калитки, арестант оглянулся. С запада поднимались тучи, и вечер был теперь такой же унылый и серый, без света и красок, как та бесконечная вереница дней, которая ждала за кирпичной стеной.
----------------------------------------------------
Источник текста: Собрание сочинений, Том III. 1912 г.
Исходник здесь: Фонарь . Иллюстрированный художественно-литературный журнал .