Природа. Дети

Так возникает у отрока критическая работа сознания. Со сравнения привычного и, как думалось Юрке, естественного, всеобщего характера общения близких людей друг с другом с иным стилем отношений, в котором мальчик почувствовал внутреннюю красоту.

С первого дня знакомства с приезжими, когда он узнал, что бугор с тамариском красив, а разговаривать с близкими, смотреть на них можно совсем не так, как дед и Максимовна или мать с отцом, начинается для Юрки цепь открытий, критических переоценок.

Еще недавно, страдая от своей вдруг появившейся скованности, Юрка завидовал развязности отца. Но, увидев, как всегда ровен, нетороплив Виталий Сергеевич, Юрка заметил, что отец неприятно суетлив и «даже стал стесняться, будто суетился не папка, а он сам».

Виталий Сергеевич со всеми одинаков. «Голос у него спокойный, не громкий, но почему-то, когда он заговаривал, все умолкали и слушали, и он будто знал, был уверен, что так и будет, даже не пытался говорить громче, перекрикивать других. Ну, прямо как Сенька-Ангел сказал — авторитетный [...]. Вот таким и захотелось стать Юрке. Спокойным, сильным и авторитетным» (стр. 286).

Потрясающее открытие: Юрка почувствовал, что ему не нравится среда, в которой он живет, он не хочет быть таким, как его близкие. Тут начало самопознания; тут характерный для вдумчивых мальчиков его возраста поиск идеала, эталона для своего будущего. Одни его находят в книгах, другие — в жизни. Юрка не приучен читать книги. Свой эталон он нашел благодаря способности наблюдать и критически осмысливать наблюдения. Мы еще ничего не знаем о том, что произойдет с Юркой в ближайшие недели, и не узнаем из повести, как сложится его характер и судьба в грядущие годы. Но уже по первым страницам, по первым мыслям Юрки, чувствуем, что натура его не вовсе заурядна — Юрка начинает раздумывать об укладе среды, в которой живет, едва появился материал для сравнения. Мальчик умнее, интеллектуальнее своего окружения.

После критической переоценки быта в своем доме (или, вернее, параллельно и в связи с ней) рушатся детские, бездумные представления Юрки о том, что такое искусство. Его папка пишет картины. «Конечно, Юрка понимал еще мало, но что папка здорово рисует, это он понимал хорошо. У него все такое похожее. Видно каждый камешек, каждую веточку. И все такое красивое. Даже красивее, чем на самом деле. Если уж луна, так желтая-прежелтая, солнце краснее, чем светофор в городе перед базаром, а таких зеленых листьев и травы не было даже в городе...» (стр. 300).

И вот оказывается, что это плохо, если красивее, чем на самом деле. Юркин папка рисовать, а тем более писать картины не умеет — это объясняет незадачливому художнику Виталий Сергеевич. Базарный лубок, который портит вкус народа. Не для себя, не по внутренней потребности пишет картины (перерисовывая с открыток) Юркин папка, а на продажу. И от покупателей, хвастает он, отбою нет: «Народ ведь стал культурнее, все хотят жить красивше...» Вот и предлагает он красивую жизнь — «...озеро, все заросшее широкими, с тарелку, листьями и белыми цветами, а поверх листьев и цветов лежала тетка с угольно-черными глазами. Сама она была розовая, как семейное мыло, и совсем голая, только стыдное место прикрывал белый шарфик, который сам по себе висел в воздухе. И здесь тоже были белые гуси с длинными шеями и желтая луна. Юрка не понимал, почему эта толстомясая тетка не тонет, и про себя думал, что, если б он умел рисовать, он бы рисовал не этих голых теток, а самолеты и танки, Чапаева, как он летит на белом коне, или космонавтов, как они гуляют в космосе (стр. 299— 300).

Юрку не устраивали сюжеты, Виталий Сергеевич в ужасе и от сюжетов и от выполнения картин. Неожиданно сильное впечатление произвело на него художество Нечаева, Юркиного папки. Ему захотелось напиться. И за бутылкой коньяка он раздумывает вслух, говорит Нечаеву об искусстве, о своей работе, вспоминает о художнике Расторгуеве: «Уж если нарисует мопса — на нем все шерстинки можно пересчитать», вспоминает о статуях в садах: «Серийные пионерчики с горнами, гигантские бабы с веслами, которых белят два раза в год [...]. Это же пропаганда пошлости!»

Но, бросив камни в пошлость Расторгуева, стандартных статуй, в изделия Нечаева, Виталий Сергеевич бросает камень и в себя... «Если по большому счету, то мы с вами одного поля ягоды...» И развивает эту тему. «Помесь ласточки со свиньей» — называет он здания, построенные по его проектам, поправленным другими.

Виталий Сергеевич не хотел создавать роскошные дворцы спорта, бракосочетаний, пионеров, которые были в моде одно время. Он тогда бросил проектировать — и тут его драма художника. «Не выдержал, сбежал на кафедру. И что? Создал школу, воспитал смелых новаторов? Чего достиг?» (стр. 307).

В малевании Нечаева Виталий Сергеевич увидел злую пародию на свои испорченные безвкусными поправками проекты.

Что же понял Юрка в этой драме? Не много, конечно. Но он узнал, что папкины картины никуда не годятся, и почувствовал, что искусство не развлечение, не промысел, а содержание жизни художника. Папка уехал в поселок, пил там и хвастал, что их таких только два — он и академик-лауреат по фамилии Расторгуев. «Если уж что и нарисует, так уж в точности, все как есть».

Юрка в отчаянии: «Как же это могло у папки все перевернуться? Или он нарочно врет и выдумывает? Зачем?» Решить эту психологическую задачу мальчику, разумеется, не под силу — откуда ему знать, в какой форме может проявляться чувство собственной неполноценности, сознание неудачливости, пропавшей жизни. Но остро переживает Юрка, что чужим, неприятным, неуважаемым становится для него отец. Юрка стал свидетелем его хвастовства, потому что мать послала мальчика привести отца домой. На обратном пути пьяный отец разбивает Юркин велосипед и уходит куда-то — еще пить и еще хвастаться.

А Юрка сильно ушиб лоб, кружится голова, тошнит — и в школу теперь придется пешком ходить. Он, почти теряя сознание, тянет на себе останки велосипеда. Никогда ему еще не было так плохо. А дома мать больно ударила за то, что поломал велосипед и отца не привел.

Не обиду испытывает Юрка — его охватывает злость. На фоне гармоничных отношений приезжих — там, в розовом дыму цветущего тамариска,— отвратительной становится для Юрки жизнь в его семье.

«Он отчетливо увидел, как все было уже много раз, как будет и теперь: мамка приведет упирающегося отца и станет укладывать его спать, а он будет хорохориться, обзывать ее всякими словами, а мамка его тоже, он полезет драться, и она даст ему сдачи, потом они помирятся и лягут вместе спать, а может, и не помирятся, просто папка свалится и захрапит...» (стр. 316) .

Не хочет, не может он этого больше видеть. И уходит к бугру, где стоит палатка, зарывается в стог сена.

Прежнее восхищение развязностью отца сменилось стыдом за него, прежнее бездумное отношение к укладу жизни в семье сперва вызвало критические мысли, а потом и ненависть. В сущности Юрка уже внутренне ничем не связан с родителями, его уход из дому психологически подготовлен. Он тянется всем сердцем к тому строю и культуре отношений между людьми, которым он учился в палатке приезжих. Но еще много должно произойти прежде, чем Юрка убежит.

Утром Юливанна, как зовет ее Юрка, нашла мальчика около стога, перевязала ему ранку на лбу. У нее были ласковые, нежные руки, и тут, когда она осторожно промывала ранку, Юрке «почему-то вдруг стало отчаянно жалко себя, и он впервые за все время заплакал».

А потом снова приходится сравнивать. Виталий Сергеевич ни о чем не расспрашивает. А прибегает мамка — и говорит, говорит, стараясь угадать, рассказал ли Юрка, как все было. «Юрка понимал, что она пытается заговорить зубы, видел, что и приезжие тоже понимают это, ему стало стыдно за нее — зачем она врет, и изворачивается, никто ведь ее ни о чем не спрашивал, а она все объясняла и объясняла» (стр. 319). Вот теперь и за мать ему стыдно. Все понял Виталий Сергеевич — увел Юрку купаться.

«Зачем люди пьют?» — спрашивает на берегу Юрка Виталия Сергеевича. «Это прилипчиво, как зараза, как неизлечимая болезнь. А попросту — это трусливое бегство. Трусливое и бессмысленное — в бутылку. Из нее-то уж во всяком случае выхода нет. Только один смерть...» (стр. 321).