Убей-городок

Вечером у себя дома я переживал накопившиеся впечатления от города образца 1976 года. Скромный уличный трафик, из легковушек — «Запорыги», «Москвичи», реже — «Волги». Воняющие сизым перегаром неуклюжие КрАЗы с фотографиями Сталина на лобовухах. Номера на них с буквами ВОА. Девчонки стайками, все в мини-юбках, миленькие такие. Цыгане на лошади с телегой, гружёной бачками с пищевыми отходами из больницы или столовой. Работающие кинотеатры с очередями желающих попасть на фильм, а не торговые точки по продаже секондхенда. Зелёные пивные палатки, облепленные страждущими и жаждущими задолго ещё до начала торговли. Вспомнилось: граждане, пиво сегодня не успела разбавить, поэтому буду не доливать! Синие тележки на велосипедных колёсах с газировкой за три копейки и мокрой сдачей. Слезливые воздыхатели по самому лучшему в мире прошлому, ау! Где вы? Почему здесь я, а не вы? Давайте меняться!

[1] Фильм уже снят. И первый показ был 1 января 1976 г.

Глава седьмая. В поисках портала

Прошла неделя после моей выписки из больницы. Семь дней вживания в действительность, состоящая из сплошных загадок. Кто-то в общаге мне бросал мимолётно: «Привет, чего не здороваешься?» Кто-то таращил в недоумении глаза после моего приветствия — чего пристаешь? Всё время приходилось быть настороже, чтобы не влипнуть в непонятное.

В первый день по возвращении домой попытался слегка навести порядок. (Странно было называть домом «хоромы» в общежитии). И в мыслях следовало разобраться (хотя я это в больнице пытался сделать), и в собственной комнате. Не то, чтобы тут у меня был бардак, но за время моего отсутствия скопилось изрядно пыли. Все-таки, лето, да еще близость металлургического завода дает знать — на подоконнике скопилась настоящая сажа. Кстати, первое время меня пугала «металлургическая» пыль, запахи, но во всем этом имелись и свое преимущества. Например, нет комаров. Не выживают они вблизи металлургического производства. Слабые. Но им же хуже. Вспомнилось, что в моей реальности, когда комбинат обзавелся фильтрами, улавливающими вредные отходы, уже и снег стал нормального цвета, и комары расплодились.

Осознав, что пол я пока не в состоянии помыть, ограничился тем, что протер подоконник, стол и все прочие поверхности, которые мог привести в порядок не слишком нагибаясь. Но все равно, в боку закололо. Надо бы поаккуратнее. С другой стороны — слишком себя жалеть тоже не стоит.

А теперь бы и самому невредно помыться. Увы, полностью я пока это сделать не могу, но хотя бы так, «фрагментарно». Значит, берем мыло, полотенце и сменное белье и отправляемся вниз, в полуподвал.

Ну вот, уже гораздо лучше. Чистый (относительно, но лучше, чем ничего), выбритый (руки бы оторвать тому, кто пустил в продажу лезвия «Нева»), переодетый в свежее белье.

Провел ревизию своего гардероба. На зиму и осень имеется шинель, форменный плащ, двои форменных брюк, четыре рубашки. Китель с погонами младшего лейтенанта. А на груди — ни значочка, ни орденской планки. Служил бы «срочку» в ВВ, мог бы какую-нибудь ведомственную «регалию» нацепить, а вот «Отличник пограничник» на милицейской форме не катит. Комсомольский значок носить уже не положено, а «поплавка» об образовании пока нет. Со временем, разумеется, все будет, но пока китель выглядит скромно, можно даже сказать — сиротливо.

А еще фуражка и зимняя шапка. Из гражданской одежды висит пальто демисезонное, куртка и две рубашки. Из «гражданских» штанов одни на мне, а одни надо бы постирать. Выстираю, отглажу, опять они станут у меня парадными брюками. Обувь шикарная — сапоги, ботинки форменные и сандалии. Вот и все. Гардероб, скажем так, скудноватый, но мне, насколько помню, его хватало. Пиджачок бы какой завести, только зачем? Куда мне в нем выходить?

И моя портупея с кобурой. Начальство портупею снаряжением велит называть, иначе, дескать ты не офицер, а шпак гражданский. Кстати, как и вместо кобуры говорить ка́бура. С портупеей, однако, проблемы на службе. Если ты носишь сапоги (а при сплошной стройке это необходимость!), так обязан быть в портупее. А за нее всякому хулиганистому элементу очень удобно хватать милиционера руками, особенно сзади.

Еще где-то валяется свисток. Его уже сто лет не используют, но до сих пор выдают и проверяют на строевых смотрах, при тебе ли он. Если нет — к службе не готов. Кстати, при увольнении портупею и кобуру можно оставить себе, а вот свисток ты обязан сдать старшине. Был такой анекдот: два свистка, один зелёный. Смешно, да? Как может быть звук зелёным? Так вот, это не про звук, это про наше спецсредство.

Теперь бы нужно прикинуть — а как жить дальше? Пока даже не в глобальном плане, а в чисто житейской. После обеда и уплаты членских взносов денег у меня осталось ...

Так. Один рубль железный, с портретом Ленина, и мелочь. Лопухнулся. Ведь был же в отделении, мог бы спросить. Недавно была зарплата, что-то да и должно причитаться. Пусть рублей пятьдесят. Позвонить бы да выяснить. Но я и телефона не знаю, да и скажут ли? Значит, завтра схожу, выясню. А если деньги и на самом деле вернулись в банк, что тогда делать? Пройтись по сослуживцам, стрельнуть по рублику с человека? Дадут, конечно же, не дадут пропасть. Но занимать деньги никогда не любил.

Так, какие действия? При желании, можно протянуть дня два, если в столовой не роскошествовать. Но если сходить в магазин, закупить какую-нибудь крупу, или десяток яиц, хлеба, то можно и дольше. И что хорошо — не надо тратиться на сигареты!

С этим все ясно. Как-нибудь проживу. Правда, ремень пришлось застегивать на последнюю дырочку, но все равно, штаны великоваты, придется еще одну прокалывать. А ведь были малы. Сколько я скинул, пока лежал в больнице? Килограммов пять, не меньше. Надо бы взвеситься, ради интереса.

Вечером первого дня забежал друган и смежник по участку, Санька Барыкин, и сбил все мои планы. Намеченного на завтра похода в бухгалтерию не потребовалось. Он пришёл с деньгами, да не с какими-то, а с полным месячным содержанием, со всеми ста двадцатью карбованцами. Хорошо всё-таки, когда у тебя нет никакого профсоюза, а жалование выплачивают независимо от того работаешь ты или болеешь. И когда есть друг, который о тебе позаботится. Не хотели давать, сказал, но на помощь пришёл сам начальник отделения. Как мол, раненому бойцу, да отказать? А на что он лекарства покупать станет?

Рассказывая всё это, Санька вытащил пачку «Примы», сунул сигарету себе в рот, вторую протянул мне. А у меня на автомате вырвалось:

— Спасибо, не курю.

Сигарета у Саньки свалилась с губ:

— Ты? Не куришь? И давно?

Что мне было ему ответить? — Лет десять? Но отвечать и не потребовалось.

— А может калибр не тот? — заобижался Санька. — «Столичных» захотелось? Так мы не баре, у нас таких не водится.

Пришлось ему наврать, бедному, что вот, после ранения решил завязать. И пусть он меня не соблазняет. И так еле держусь. А коли закурю — раненая печень взвоет. Я еще очень убедительно скривил физиономию. Вот это подействовало.

—Тогда, оно, конечно, — согласился друган и засобирался уходить.

Так понемножку и шла эта неделя. Днями было ещё ничего, а вот вечером...

После отбоя, который назначал себе сам, я забирался в утлую холостяцкую постель (тощий матрас, пружины), и против воли в мозг забивались вопросы, не имеющие ответа. Чтобы избавиться от этой бесконечной мороки, я стал приучать себя подбивать дневное, так сказать, сальдо, актив, пассив и всё такое. Что мы имеем в активе? Молодость, энергию, несмотря на не совсем полное выздоровление после ранения, интерес к жизни.

А еще... Стыдно сказать, но мне давно уже не помнилась собственное повышенное внимание к девчонкам. И не просто внимания, а желание получить ответные сигналы приязни. Кажется, на раздаче сегодня мне барышня улыбнулась. Такая, молоденькая, не больше двадцати семи — тридцати лет. А на кассе тоже ничего. Постарше, около сорока. Только стоп! А мне самому-то сколько: чуть за двадцать или сильно за шестьдесят? Опять шизофрения на подступах!