Лестничная площадка

Губы Криса дернулись, словно он хотел что-то сказать, а в последний момент передумал, — только его мимическое движение, никогда и ни у кого больше я такого не видела. Он машинально пригладил рукой волосы, отпустив дверь, и она начала стремительно и медленно закрываться, закрываться… Стоп. Руки затормозили ее одновременно с двух сторон, моя выставленная вперед нога случайно переступила порог — и тут же я сделала шаг назад. И Крис — тоже. И можно было просто смотреть на него — выпуклый лоб, стиснутый по бокам височными впадинами, длинные, светлые, но сейчас почти черные в затененных провалах глаза, и кончик ресницы, загнувшийся на границе тени, и чуть-чуть дрожащие ноздри, и губы — вот он опять как будто собирался заговорить, а на самом деле нет, и только я это знаю просто смотреть. Мне бы хватило.

Я больно прикусила изнутри губы, потом глубоко-глубоко вдохнула — и сказала совершенно нейтральным, сухим и деловым тоном:

— Крис, мне сегодня негде ночевать. Так что заночую у тебя.

И у него потемнело, в самом прямом смысле посинело лицо. Показалось, что он сейчас захлопнет предо мной дверь. Из глубины квартиры отрывисто чирикнула канарейка — такая светло-коричневая с зеленоватым отливом, я помню, ее Крис всегда любил. Он крепко стиснул губы в жесткую нервную линию и отступил в сторону, шире открывая дверь. Я вошла. В коридоре висела та самая, разошедшаяся книзу китайская циновка с поблекшей птицей, и пахло волокнами этой циновки, одеколоном Криса, канарейкой, поджаристыми тостами, чуть-чуть медом, еще чем-то — в общем, домом. Запахи — сильная вещь. Как будто я никогда и не уходила отсюда.

— Что у тебя стряслось? — отрывисто спросил Крис, по очереди запирая дверные замки — их было не то три, не то четыре, — неисчерпаемая тема для моих когдатошних шуток. Кажется, добавился еще один… а может, и нет. Ничего, совсем ничего не изменилось. И было так тихо, и Крису стоило бы помолчать — тогда я бы создала из этих внешних признаков иллюзию продолжения настоящей жизни. Нашей. С канарейкой, замками, старой циновкой и вечной любовью. Но Крис о чем-то спросил.

— Что?

— Я спрашиваю, что у тебя стряслось, — повторил он уже совсем раздраженно, с усилием сажая голос почти до шепота. И я автоматически ответила:

— Ничего.

Замечательное объяснение прихода среди ночи в квартиру совершенно чужого человека. Да, чужого — если не сочинять иллюзий и посмотреть на все его глазами. Девушка, которую он бросил год назад. Вычеркнул из жизни. С ней можно поздороваться при встрече, можно помнить ее имя, можно по старой памяти помочь ей в трудной ситуации, например, пустить переночевать… Если что-нибудь стряслось. А если ничего…

Я отдала Крису свое пальто. Он машинально набросил его сверху на вешалку, не ища петельки, опять беззвучно шевельнул губами. Рассказать, что я бросила любовника, а перед этим завела любовника, жила с любовником, — рассказать Крису? Допустим. И что — сделать больно, Отомстить? Зачем? Да ему, наверное, и не будет больно, ему же все равно. А в остальном… вот видишь, я даже изменить тебе не сумела как следует, выбрала неизвестно кого, от которого пришлось сбежать поздно ночью и потом проситься на ночлег — и не кому-нибудь, а к тебе. С тем, чтобы ты мог меня благородно пустить — а мог и не пустить Вот примерно так бы это звучало. А если еще вспомнить сумасшедшего профессора… Ну, в эту историю Крис попросту поверит. Потому что кто такая я? А с профессором он живет на одной лестничной площадке.

— Просто так получилось, Крис, — выговорила , — Или ты выставишь меня на лестницу?

Шутки в моем голосе почему-то не прозвучало, а вышло как-то извиняясь и просительно Крис отступил в глубь коридора, и все его лицо упало в тень. Раздражение в голосе не усилилось, но и не исчезло.

— Проходи в маленькую комнату, — сказал он. — И потише, пожалуйста, Инга, нечего всех будить.

— Кого это «всех»?

Но Крис уже отвернулся от меня и неспокойно, нервно перевязал пояс халата. Из большой комнаты снова отозвалась канарейка, ее-то я уже разбудила, но не это ж он имел в виду…

— Не твое дело, — через плечо бросил Крис.

И тут за выходящей в коридор стеклянной дверью щелкнул выключатель и зажегся свет.

— Инга!

«Ин» получилось громко и высоко, чуть ли не фальцетом, а «га» сорвалось на полубеззвучный шепот, и губы Криса приправили, не озвучивая, мое имя какой-то явной нецензурщиной. Чувствуя, как горячая кровь бьет в щеки, я шагнула вперед, прошла мимо — показалось, что сквозь — Криса и распахнула стеклянную дверь.

Женщина была высокая, наверное, только чуть-чуть ниже, чем Крис, и вообще большая, грузная. У нее был халат на пуговицах, и сейчас, стоя ко мне спиной, она лихорадочно застегивала их, наклоняясь к нижним, на уровне колен. На широкой кровати были смяты обе подушки и отброшено к стене скомканное одеяло — на той самой кровати, с которой так четко просматривались трещинки на потолке: семь параллельных и одна наискось. Я непроизвольно подняла голову, будто это было очень важно — остались ли на потолке те трещинки, — а когда опустила взгляд, женщина уже смотрела на меня в упор.

У нее были крупные, нечеткие черты лица, тяжелый подбородок на толстой шее и беспорядочные прямые пряди неопределенно-русых волос. Причесанная и накрашенная, она, может быть, и была красива — сельски, чувственно, грубо. Но сейчас, когда ее голубые и глупые, как плошки, глаза хлопали белесыми ресницами, а в вырезе халата колыхалась прыщавая бесформенная грудь, — это был просто ужас. У Криса не могло быть ничего общего с этой здоровенной вульгарной теткой.

Крис вошел в комнату, отодвинув меня на ходу и чуть не сбив при этом с ног. Он словно еще надеялся спрятать меня в коридоре, закрыть своей спиной и как-то помешать моей встрече с этой женщиной. Встреча уже состоялась — но еще несколько секунд Крис пытался этого не замечать. Он всегда был такой. Когда объективная реальность не совпадала с его желаниями — Крис игнорировал реальность. Хотя бы недолго.

Заспанная женщина в халате, моргая, смотрела на меня. Я оторвалась от ее взгляда и подняла глаза на Криса. На моего, все равно моего Криса. И он сказал:

— Это. Моя. Жена.

Каждое слово — отдельной фразой. Коротенький рассказ о последнем годе его жизни, жизни, которая не стояла на месте, которая продолжалась — Без меня. Химерный, фантастический рассказ. Так не бывает. Крис — и эта женщина. Уродливая, вульгарная. Толстая.

Она неправильно застегнула халат, пропустив одну пуговицу, и его полы скособочились, изгибаясь и морщась на выпуклом животе. И не такая уж она толстая. Она беременная.

— Клауди, познакомься, это Инга, — уже ровным Юлосом говорил Крис. — Моя знакомая по студенческим еще временам. Проездом оказалась в городе, Переночует сегодня у нас. Так вышло, из нашей прежней компании никого тут не осталось…

Он, наверное, все время ей врал. Иначе бы так хорошо не получалось. Впрочем, Крис и мне врал довольно часто. И еще чаще, наверное, чем я знаю. Крис. Я его люблю.

— Ну, так и отправил бы ее в маленькую комнату, — раздраженно бросила эта Клауди — Зачем всех на ноги поднимать?

Словно я не живой чеповек. Словно меня вообще здесь нет. И будто бы она сама не подскочила и не включила свет — Крис ведь, в сущности, хотел сделать именно так, как она сейчас говорит. Дура. Я больно, чуть не до крови прикусила язык. Ненавижу, ненавижу ее. Но так же нельзя, она все-таки беременная женщина, нельзя.

Она заметила перекос халата и прямо при мне, не отворачиваясь, принялась перестегивать пуговицы Мелькнул белесый, какой-то рыхлый живот, действительно больше похожий на живот толстухи, чем беременной. Восьмой, наверное, месяц, не меньше. А встретились они с Крисом. Ну не сразу же это случилось, они должны были познакомиться на несколько месяцев раньше.

Сырая, влажная, промозглая зима, равнодушные глаза совсем чужого, далекого Криса «Зачем нам затягивать"? Сама же видишь, никакого смысла в этом уже нет» И спина в холодном тумане за протертой на запотевшем стекле полосой — и я точно знаю, что уходит он навсегда. И я спокойна-спокойна в конце концов, он ушел не к другой женщине, он просто ушел.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.