Чалдоны

—

Коварный изменщик!

—

Я не виноват, — возмутился тот. — Хозяйка лесов сама птицей-заряницей в мои сны прилетала, перламутровым гребешком кудри расчесывала. Наш Байкал из ее хрустальной слезинки родился… Помнишь, березовым соком запивала?

—

Если так, — облегченно вздохнула царица Селенга, — пусть ребятишки у нас живут, но и про мать не забывают. Выходит, не чужие они Байкалу. Я тоже к ним привыкла, особенно к Сарме — шустрая девчонка!

Вымахал Байкал — шапкой звезды достает. И ум, и стать — всё при нем. Сарма, Култук и младшенький Баргузин хоть и постарше его, но всё еще из детских проказ не выросли. Теперь Байкал в оба за ними следит, чтобы где-нибудь беды не натворили. Царь Баргузин и царица Селенга радуются: серьезный молодец, такому и царство смело можно доверить, когда состарятся.

Поехал однажды Байкал на мамонте во зеленые луга песню иволги послушать и натолкнулся на дочь пастуха — Ангару. Сидит ненаглядушка под плакучей ивой, плетет венок из незабудок, а сарафан на ней небесным шелком переливается. Глянули друг на друга и влюбились без памяти. Посадил Байкал свою суженую на мамонта и повез во дворец отцу-матери показать, родительского благословения попросить.

Царь Баргузин и царица Селенга его выбором остались довольны: милей и старательней Ангары во всем царстве невесты не сыщешь!

Стали свадьбу играть. Большой праздничный костер в ночь развели, чтобы вокруг него хороводы водить, молодых славить. И старого и малого пригласили на свадебный пир, а про Тайгу на радостях забыли.

Сарма, Култук и младшенький Баргузин шалят: подожгут от костра прутик и машут им, алые круги выписывают. Уголек возьми да отскочи на сухую траву… Испугались шалуны и бросились в разные стороны. Охватило гудящее пламя смертельным кольцом веселую свадьбу.

А в это время хозяйка лесов — Тайга сидела в своем перламутровом дворце и горевала. Обидно ей, что на свадьбу не пригласили. Вдруг слышит, за окном глухари тревожно защелкали, мамонты заревели. Выбежала на крыльцо — обдало каленым дымом. Взвилась птицей-заряницей в ночное небо и ахнула: владения царя Баргузина горят. Огненные змеи ползут по хвойным распадкам вглубь дремучих лесов. Давай она причитать да плакать, хрустальными слезами пожар тушить. Не помогло. Решила тогда: «Если народ не могу спасти, спасу хотя бы леса…» И превратила царя Баргузина, царицу Селенгу, невесту Ангару в текучие реки, Байкал — в огромное прозрачное озеро, а подданных — в речушки и ручейки. Зашипели огненные змеи, наткнувшись на воду, и погасли.

Сарму, Култука и младшенького Баргузина в наказание за баловство разгневанная мать обернула в буйные ветры и предупредила, чтобы никогда не собирались вместе, иначе опять наделают бед.

Прошли века. Многое изменилось с тех пор: кончилось вечное лето, исчезли с лица земли мамонты, макушки гольцов покрыло нетающими снегами. Сибирь заселили тунгусы, вслед за ними на мохнатых лошадках прискакали из знойных степей буряты, а еще позже — вернулись далекие потомки подданных синеокого царя Баргузина и златоволосой царицы Селенги, чудом уцелевших во время великого пожара.

Выслеживая в дремучих лесах соболя или изюбря, нет-нет да и увидят охотники птицу-заряницу. Промелькнет между деревьев и канет бесследно. Боится хозяйка лесов — Тайга на глаза людям показываться: жестокие времена наступили — убьют.

То березкой, то осинкой в тихий час крадучись выйдет на обрывистый берег прозрачного озера, подолгу любуется на свое отражение и удивляется:

— До чего же Байкал на меня похож!

Оно и понятно: он же из ее хрустальной слезинки родился.

ДОЧЕНЬКА

Жил на Байкале старый рыбак. Жена померла. Дети выросли, разъехались по городам и про отца забыли. Чинит по вечерам рваные сети да на свою судьбу мышке жалуется.

Как-то в непогоду попросилась на ночлег девчушка — в селе такой ни разу не видел.

—

Чья будешь? — спросил.

—

Маруся ничейная, — ответила гостья. — Родители бросили, вот и скитаюсь.

—

Располагайся, — пожалел старый рыбак. — Два сапога — пара: я тоже брошенный.

Осталась девчушка у него жить. Чистоту в избе навела — любо смотреть. По тайге ходила — не плутала, по воде бегала — не тонула. Черемши насолила, ягод и грибов к зиме припасла. Лекарственных трав насушила — потянулись сельчане к ней лечиться. Некоторые больные, особенно неходячие, сначала не доверяли: кого она там налечит — сама от горшка два вершка! А попьют целебных настоев — вприсядку пляшут. Видно, Сам Господь одарил талантом целительницы эту Марусю.

Однажды крепко занедужил старый рыбак и слег. Она телеграммы его детям отбила, чтобы срочно навестили отца. В ответ: ни гу-гу.

Чем только не лечила беднягу Маруся, не помогло. Осталось одно средство — дикий мед. Взяла туесок и отправилась на поиски. Всю прибрежную тайгу вдоль и поперек исходила — хоть бы пчелку встретила. Села на мшистый валун и призадумалась: куда бы еще податься? Смотрит — летит стая гоголей.

Крикнула им:

—

Утушки-голубушки, гнезд не вьете, в дуплах живете! Подскажите, где найти дикий мед?

—

Спроси у щура, он до пчел большой охотник, — ответили гоголи. — На той стороне Байкала обитает. — И скрылись в облаках.

Перебежала она через Байкал, поднялась на водораздел, а щур сидит на макушке лиственницы и насвистывает удалые песни.

Крикнула ему:

—

Высоко сидишь, красиво свистишь! По тайге летаешь- маешься, пчелами питаешься. Подскажи, где найти дикий мед?

—

Добрых пчел не трогаю, ловлю только злых, — ответил щур. И посоветовал: — Спустись к истоку Лены, увидишь поляну. На поляне стоит кедр в пять обхватов, в нем дупло, а в дупле — улей. Пчелы меда натаскали, воском запечатали и на другое место перебрались.

Поблагодарила Маруся щура, спустилась к истоку реки Лены, нашла кедр в пять обхватов, влезла в дупло и увязла по колени в диком меде. Дрыг-дрыг ножонками, а вылезти не может. Ну, думает, пропала. Не так себя жалко, как старого рыбака. День

 прошел, два прошло. Пить хочется, спасу нет. Вдруг слышит, кто-то в дупло спускается. Это, оказывается, медведь притопал сладенького отведать. Ухватилась она покрепче за медвежьи гачи, да как взвизгнет! Зверь с перепугу выскочил из дупла, заодно и ее наружу вытащил. Бросился наутек, только пятки замелькали.

Набрала Маруся из улья полный туесок дикого меда и вернулась домой. Выпил старый рыбак ковшик медовой микстуры и сразу выздоровел!

Поклонился и сказал:

— Спасибо, доченька…

У девчушки от радости слезы из глаз брызнули — чужой человек, а доченькой назвал: была ничейная, стала чейная!

С этих пор зажили они еще дружнее. Старый рыбак в Байкале омулей ловит. Маруся по дому хлопочет и сельчан бесплатно лечит. Слава о ней разнеслась по всей Сибири.

Прослышал о знаменитой целительнице один прискакатель{11} с Витима. Приехал, худущий да желтущий, упал на колени:

—

Спаси, озолочу. Закормили доктора таблетками — сам не свой.

—

Плату не беру, — строго сказала Маруся и стала его лечить.

Целебные настои, дикий мед и свежая омулевая уха помогли: поправился. Марусе радоваться бы надо, а у ней — туманы в глазах. Старый рыбак тоже не весел.

—

О чем запечалились, дорогие мои спасители? — встревожился прискакатель.

—

Дикий мед кончился, — расплакалась девчушка. — Чем тяжелобольных лечить буду, ума не приложу. Вчера бегала на исток Лены, а там кедр в пять обхватов молния до комля расколола, и весь дикий мед по земле растекся.

—

А я рваные сети чинить устал, — жалобно всхлипнул старый рыбак.

—

Будут вам и мед, и сети, — загадочно улыбнулся прискакатель и подарил Марусе на память дешевенький ситцевый фартучек, а старому рыбаку — простенькое чайное блюдечко.

11

Прискакатель — так называют в старинных сибирских селах приискателей, моющих золото.