Чалдоны

—

Ни большой, ни маленькой власти не видела. Вечером миловал-целовал, а ночью к другой утянулся, обманщик…

—

Интересно, как это я мог миловать-целовать, если в другой деревне ночевал? — возмутился Ося.

Заподозрили супруги друг дружку в измене, и пробежала между ними черная кошка. Ося ушел жить в баню. Слава Богу, по-белому топится, а то бы за неделю сажей зарос. От обиды и дурных подозрений крепко загулял мужик. Были у него кое-какие соболишки в заначке. Сплавит исподтишка шкурку сельповской кладовщице за ящик водки, навяжет бутылки за горлышко на капроновый шнур и катит по снегу в баню. Следом утешители плетутся. Кончились соболишки — пошел рюмки сшибать по деревне. До сих пор бы сшибал, да взяла в шоры прабабка Акулина. Наладила ему питья из травы-баранца. Отшибло у правнука тягу к спиртному. За ум взялся. Молча по хозяйству хлопочет, а у Матрены живот надулся, хоть барабанными палочками дробь выбивай.

В конце сентября, на восьмом месяце беременности, случилась с ней непоправимая беда. Поскользнулась на крылечке, ушиблась и родила мертвого ребенка.

Скрепя сердце Ося сколотил гробик, но хоронить не пошел: чужой ребенок…

Помогли Матрене сердобольные товарки. Зарыла мать в сырую землю свою кровиночку и до утра провыла на могилке.

Когда отводила девять дней, первый раз в жизни напилась. Сходила ночью на кладбище, вырыла гробик и принесла в баню.

—

Глянь, мучитель, на носик — твое дитя!

У Оси от ужаса волосы на голове зашевелились. Выхватил гробик и растаял в темноте за огородом. Где он его перезахоронил, так бы и не узнал никто, если бы по деревне не пополз слух: Оська младенца задушил…

Разгневанный Маленькая Власть, тайно считавший ребенка своим, позвонил в районную милицию. Из города приехал следователь. Несчастного ребенка расхоронил, упаковал в хозяйственную сумку и увез на медэкспертизу, прихватив с собой и Осю. В речном порту зашли в столовую заморить червячка. Пока хлебали да жевали, хозяйственная сумка исчезла. Метнулся напуганный следователь к родне — к заведующему моргом, объяснил ситуацию. Тот поворчал, но нашел краже подмену. Заявляется следователь с Осей в милицию — хозяйственная сумка уже там!

Следователя за смекалку в звании понизили, а Осю подержали-подержали в кутузке, и домой отпустили.

Не одну охапку синюхи голубой выпила Матрена, пока в себя пришла.

Сидя на лиственничном чурбане у летящей Ёры, молодая женщина по песчинке перебрала свою жизнь и поняла: некуда ей деться от Оси, как и ему от нее. Любовь кончилась, осталась общая лямка — хозяйство.

Старательно почистив и ополоснув посуду, Матрена нехотя вернулась в зимовье. Пол взялась подметать, а сама гадает: из чего бы ужин приготовить? Уха и жареная рыба надоели. Вспомнила о рябчиках в леднике. Вот и славно!

Вдруг дремавший на отшибе Опенок вскочил и с громким лаем бросился вверх по речке. За кедровой излукой раздавались плеск, фырканье и стук. «Олени переправляются через Ёру!» — догадалась Матрена.

Потрепала мужа за огромный нос:

— Поднимайся, слон картавый! Слышишь, Опенок неладно гудит?

Ося, будто и не спал вовсе, сдернув с гвоздя ружье и патронташ, прыгнул в шитик. Подвесной мотор завелся с первого подерга. Успел охотник к оленьей переправе — свалил трех быков. Допоздна мясо возил к зимовью, а Матрена перетаскивала в ледник.

Приготовили на ужин оленьи почки с картошкой. Охотничья удача мужа настроила хозяйку на мирный лад.

Любуясь, как муж жадно уплетает жареху, спросила:

—

С перестаркой-то что делать? Опротивело сиговки чинить.

—

Ума не приложу, — помрачнел Ося. — На острогу ее не взять. Сети не держат. Замечал я — заходит она в обеденное время по виске в озеро Сосновенькое, на солнышке погреться. Подкараулим-ка ее, да ель помохначе поперек виски уроним?

Подпилили с утра толстую мохнатую ель, чтобы только-только стояла и в любой момент могла упасть при малейшем толчке ошатиной. Перестарка не заставила себя долго ждать.

—

Крокодилиха! — прошептала Матрена. — Попади такой в пасть — вместе с ботинками проглотит.

—

Центнер с гаком, не меньше, — согласился Ося.

Они тихонько отступили от озера и кинулись к подпиленной ели. Едва успели уронить — перестарка тут как тут! Почуяла беду, да опоздала. Тычется мордой в частые пружинистые ветви, стараясь вырваться на свободу. И обратно в озеро не уйдешь: узкая виска не дает развернуться.

Три раза, почти в упор, стрелял пулями Ося по зубастой великанше и все три раза промазал.

—

Заговоренная, — пугливо перекрестилась Матрена.

—

Ку-у-да де-е-нется! — хвастливо взвизгнул Ося и, изловчившись, выстрелил перестарке в глаз.

Вырубили березовый крюк, зацепили добычу за жабры и с горем пополам выволокли на сушу.

—

Ну и что с ней будем делать? — растерялась Матрена.

—

Желчь вырежем, остальное звери подберут. — Ося мстительно пнул мертвую рыбину в бок. — У, коряга зеленая…

На обратном пути заглянули на кедровую излуку. Под упругими кедрами было полным-полно паданки. Мигом насобирали полный крапивный куль. Хватит Матрене на всю зиму щелкать. Орех — крупный, ядреный!

Она, то ли от усталости, то ли от навалившейся на нее непонятной лени, опустилась на пушистый мох и печально засмотрелась на белое облачко, плывущее куда-то по воле ветра. «Вот и я такая же разнесчастная, — подумала Матрена. — Несет меня по жизни ветер судьбы, а куда — одному Богу известно…» Зажмурила свои черемуховые глазоньки и замерла околдованной царевной…

Кедры озорно кидались друг в друга шишками. Над лесом вился ястреб. Где-то в хребтах ревел гонный сохатый.

Опенок, оставленный караулить зимовье, кое-как дождался хозяев.

Не прошло и нескольких дней, а от перестарки остались голые кости. Зверье и табун воронов добросовестно потрудились над дармовым угощением. Вездесущая кукша доклевывала остатки. Среди вороха костей сверкнул перстень с крупной зеленой стекляшкой. Кукша схватила его в клюв и полетела на зимовье хвастать Опенку. Тот отвернулся от надоеды и притворился спящим. Села чистившей сигов Матрене на плечо.

—

Будь ты неладна! — вздрогнула женщина.

Птица, вспорхнув, уронила свою находку ей в подол.

Матрена кликнула мужа, перебиравшего на взлобке сети:

—

Осенька, глянь, что мне кукша подарила! — Примерила перстень на палец — как тут и был. Крупный прозрачный алмаз в золотой оправе полыхал на солнце зеленым пламенем.

—

Старинная вещица, — разглядывая перстень, определил Ося. — Уйму денег стоит.

—

Может, продадим?

—

Подарки не продают, носи, — широко улыбнулся муж.

—

Пиу… пиу… — подтвердила его слова качавшаяся на ветке талины буро-рыжая кукша.

До потемок засиделись нынче супруги на лавочке, слушая текучую Ёру. Опечаленный чем-то Опенок замер на песчаной косе и тихо поскуливал. Внезапно с понизовья донеслось далекое жужжание подвесного мотора.

—

Кто бы это мог быть так поздно? — встревожился Ося.

—

По клюкву свой кто-нибудь едет, — успокоила Матрена. — По шиверам-то на заводских лодках чужакам сюда не добраться.

Пока гадали, гость к берегу причалил. Опенок радостно виляет куцым хвостом: это же Филя приехал!

—

Привет, Маленькая Власть! — нетерпеливо поздоровался со взлобка Ося. — С чем пожаловал?

—

Во-первых, не Маленькая Власть, а глава сельской администрации, — одернул Филя. — Во-вторых, бабушка Акулина за вами послала. Большой человек из Америки к нам пожаловал…

—

Откуда? — не понял Ося.

—

Откуда, откуда… Из Голливуда! — Маленькая Власть важно поднялся по земляным ступенькам к зимовью. — Чтобы утром на мази были, понятно?