Чалдоны

—

Это тебе, голубушка, штрафной, за опоздание! Без передышки пей, без передышки…

Зубиха купила в сельпо пару ящиков спирта — на грядущую свадьбу — и тройку ящиков портвейна — на встречины. Спирт спрятала в ларь из-под муки, заперла на хитрый висячий замок, чтобы Терентий не дотянулся.

Вино кончилось, а у гостей — ни в одном глазу. Разве это встречины?! Жалостливо вздохнув, Ксения Игнатьевна достала из подполья два лагуна бражки и давай щедро потчевать гостей. Бражка та была — ух, крепка и пениста! Била, как поленом по затылку. Под один лагун — самосад, под другой — куриный помет клала хозяйка. Две недели созревал напиток богов, втягивал в себя через деревянное днище «табачную» и «куриную» силу. После двух-трех кружек мало кто из мужиков стоял на ногах: кого в беспамятстве уронило на пол, кого на улице выворачивало наизнанку зеленью. Гармонист перебирал ватными пальцами лады и ухмылялся.

Щуплый и низкорослый Терентии пил кружку за кружкой. Ухлебистая бабка Секлетинья не отставала — шла ухо в ухо с ошалевшим сынком.

Терентий, озорно подмигивая своей ненасытной матушке, жарко спорил с Васей о китах и, не глядя на Зубиху, повелительно протягивал пустую кружку: плесни еще…

Процеживая через марлю гущу, Ксения Игнатьевна изумлялась и сожалела: «Железные они, что ли?! Ой, маловато положила самосада и куриного помета, маловато!»

— Сын-то у тя, Ксена, орел! — перекрикивая Терентия, взвизгнула наконец-то охмелевшая бабка Секлетинья. — Породнимся скоро. Эхма! — ловко вращая пропеллером березовую клюку, поплыла по горнице павой под скрипучую гармонь.

На горе ящик,

Под горой ящик!

Дед бабку валил

И сломал хрящик…

Прошлась резво туда-сюда и замельтешила перед Васей:

—

Зять, выходи на круг, покажь свою флотскую удаль! — дыхнула парню в лицо мерзким запахом выпитой браги. — Эй, гармонист, выдай-ка «Яблочко»!

Вася брезгливо оттолкнул ее от себя. Бабка Секлетинья освирепела:

—

Выходи, щенок! Кому говорят? А… Зазнался, сопливый шкипер… — и с размаху смела березовой клюкой со стола все, что было.

Зубиха гневно сверкнула глазами:

—

Вон отсюда, алкашка!

Закрыла лицо ладонями и запричитала:

—

Последнюю посуденку, халда, разбила…

Одуревшая от ядерной бражки бабка Секлетинья налетела на хозяйку разъяренной медведицей, схватила за волосы и давай таскать — волочить по избе, приговаривая:

—

Вот те за алкашку, вот те за халду…

Вася кинулся к матери на выручку, но Терентий вцепился клещом:

—

Две собаки дерутся, третья не лезь.

Гармонист юркнул под стол — береженого Бог бережет. Пьяные мужики в испуге отдирали от пола свинцовые головы, бессмысленно всматривались в суматоху и со стуком роняли их обратно на матерые половицы.

Неизвестно, чем бы закончилась драка, если бы на шум не прибежал непьющий сосед и не вышиб пинками бабку Секлетинью и ее сынка на улицу. На расцарапанном лице хозяйки живого места не было. Глаза заплыли. На полу валялись клочья волос.

Славно отметило Заборье приезд Капитана! Давно так весело не гуляла деревня.

После устроенного в избе будущими родственничками погрома Ксения Игнатьевна отрезала Васе:

—

Не пара тебе Инга, плоха родова.

Только проговорила, а бабка Секлетинья и Терентий — в дверях: мириться пришли. Зубиха схватила ухват и поперла гостей со двора. Оскорбленная бабка Секлетинья орала на всю улицу:

—

Ельцину напишу, пусть знает, как тут демократию «алкашкой» да «халдой» обзывают, ухватом ребра ломают!

Вася ходил по деревне и в упор не замечал ни в чем не виноватую Ингу. Девчонка даже осунулась от горя, зато Нина Хромова повеселела. Быстро опутала Капитана. Как-то вечером сходила на танцы в клуб, а утром Зубиха заслала сватов к ее родителям.

Узнав про это, Инга горько плакала и во всем винила бабку Секлетинью.

—

Ничего, внученька, ничего, — утешала бабушка. — Еще покажем изменщику, как собак стригут. Устроим подружке твоей, харе бесстыжей, праздничек, век будет помнить!

Бабка Секлетинья напарила в эмалированной посудине скорлупу кедровых орехов, процедила в трехлитровую склянку, сунула под кровать. В одну пол-литровую бутылку насыпала капустных, а в другую — крапивных семян, залила разведенным спиртом и поставила в шкаф, твердо зная, что Терентий не тронет: однажды он попробовал одну из материных «микстур» — чуть копыта не отбросил.

Перед свадьбой Хромовы топили баню.

Вечером Инга, по наущению бабки Секлетиньи, как ни в чем не бывало, заявилась к бывшей подружке.

—

Помоюсь с тобой? У нас каменка провалилась. Грязной хожу, спасу нет.

—

Дуй быстрей за бельем, а то родни из города понаехало — не продохнуть. И все попариться пихтовым веничком рвутся, — поторопила Нина.

Инга сбегала за бельем, конечно же, прихватила и колдовское зелье, налаженное бабкой. Да… На что только не пойдешь ради любви! Нина уже намылила голову и спросила с полка:

—

Ты, Инга?

—

Я-я… — Девчонка проворно вылила колдовское зелье Нине в таз.

—

Ой, что-то угарно, не буду, однако, мыться… — мышкой вышмыгнула за дверь.

Дома Нина хотела расчесать волосы, но гребень застревал. «Утром расчешу», — решила она. Обмотала голову полотенцем, поужинала и легла спать: завтра свадьба!

Утром голова ее была голой, как ладошка. От колдовского зелья бабки Секлетиньи волосы выпали.

Узнав о случившемся, Вася Зуб запил горькую и пошел по вдовушкам. Есть что пить — ларь из-под муки битком набит спиртом.

Как ни в чем не бывало к несчастному жениху подпарились Терентий и бабка Секлетинья. Жалели Нину в два голоса:

—

Такая красавица была, и на тебе, покарал Господь…

На одной из веселых вечеринок бабка Секлетинья незаметно споила Васе капустную настойку, после чего двери вдовушек захлопнулись перед ним. По деревне поползли страшные слухи: Капитан мужскую силу потерял. От стыда Вася потерял голову.

Старая хитрушка злорадствовала:

—

Сел на мель сопливый шкипер, теперь никаким буксиром не сдернуть.

Безволосой Нине Хромовой стало не до Васи. А Инга продолжала сохнуть по Капитану. Крепко его любила девчонка!

Все примечала боевущая бабка Секлетинья, приметила и безысходную печаль милой внучки. Подкатилась медовым колобком к Зубихе:

—

Ксения Игнатьевна, хошь — вылечу сына? Если породнимся…

Согласилась Зубиха — охота под старость лет внучат понянчить. Бабка Секлетинья передала ей поллитровку с крапивной настойкой:

—

По стопке три раза в день…

Свадьбу сыграли под Рождество. На дворе стоял трескучий мороз, а в избе Зубихи было жарко, как в Африке. Ксения Игнатьевна учла предыдущие промахи — не пожалела табака и куриного помета! — бражка получилась сверхъядерной. Терентий сломался на десятой кружке. Бабка Секлетинья закуролесила на тринадцатой:

—

Никто меня не перепьет, кроме Ельцина! Вот кого бы мне по молодости в мужья, славная парочка была бы… — И, кося лукавым глазом на радостную внучку, замельтешила перед трезвым Васей Зубом. — От судьбы не уйдешь, Капитан. Выходи в круг, покажи свою флотскую удаль! — вращая пропеллером березовую клюку, поплыла по горнице павой.

Эх, яблочко,

С боку зелено…

Людям пить да плясать

Сверху велено…

Гармонист улыбался и старался от души. Даже разнесчастная Нина Хромова, повязавшая безволосую голову платочком, пригубившая чуть-чуть брусничного ликера, не усидела — закрутилась касаткой вокруг легкого на ногу мимолетного ухажера.