Чалдоны

—

Хватит, умники, гадиться, из рваной лески кружева плести. Уха стынет. — Я сердито поставил на середину походного застолья кастрюлю с дымящимся варевом. — Будет и на нашей улице праздник.

Страсти разгорелись из-за крупного омуля. Я с умыслом положил его в свою чашку. Что, зря в такую даль ехал?

—

Ну и омулище! Не ты ли, Вася, такого красавца доспел?

Проничев по-орлиному зыркнул на торопливо хлебавшего уху Перебоева и сладко пропел:

—

С полводы взял. Думал, поводок оборвет.

—

Чего?! — поперхнулся Перебоев. — Мой трофей! Еще губу ему порвал, когда с «мухи» стряхивал. — Он бросил ложку на расстеленную газету, потянулся к моей чашке показывать рваную губу.

Я проворно отпрянул.

—

Брось, друг ситцевый, экспертизу наводить. У вареных они все рваные.

Черная кошка, распушив хвост, замельтешила между соперниками.

—

Тебе, Петя, в жизни такого кита не выфартить. — Проничев растянул рот до ушей. — Мало каши ел.

—

Эту мелочовку, Вася, я тысячами за утро на лед швырял, — закусил удила вреднеющий Перебоев. — Любого за пояс заткну.

—

Зачем только дед Мазай спас тебя, Петя?

—

Чтобы таких, как ты, уму-разуму учить…

Под шумок я одолел несчастного омуля, похлопал себя по животу и с пафосом продекламировал:

—

Друзья, прекрасен наш обед! К чему все эти крики? Ваш омуль был, и больше нет, поймай его, поди-ка…

Забияки окончательно рассвирепели. С черной кошки аж искры посыпались.

—

И поймаю! — взбурлил кипятком Перебоев.

—

Грозился воробей быка заклевать! — вызывающе расхохотался Проничев.

Друзья похватали рюкзаки, лыжи и понеслись на всех парусах к лункам.

Вслед за ними и я бросился вприпрыжку — к своей. Заглянул осторожно в нее и, к великому огорчению, окуней не обнаружил. Старая лунка была довольно просторной и давала на дно много света. Может, потому отошла рыба? Расстроенный, кинул в постылую прорву горсть живого бормаша и притенил зеркало воды крошками льда. Наудачу опустил желтую, с розовой головкой «муху». Она тут же одарила сигом. Плаха так плаха, елкина мать! Еле-еле выкатил на лед. Руки тряслись, дыхание сперло. Победоносно глянул на маячивших вдали хвастунишек: посмотрим, чей козырь старше. Три сига подряд! Мог бы, конечно, и больше, да чебак подвалил — дна не видно. Пришлось возвращаться на табор.

Над веселым лиственничным сугорьем, над седыми подснежниками, над сидящей на тонкой веточке подружкой звонко наяривал лесной жаворонок. Ишь ты, колоколец! — улыбнулся я. И ночь напролет все так же будешь висеть в небе на прозрачной ниточке, радостно сеять на весеннюю ветошь прозрачные горошинки бессмертной любви. Вспомнилась жена. Бравенька была молода-то! Пел тоже. Все воюет со мной, от рыбалки отповаживает. Ох ты, горюшко луковое…

Солнце садилось, а голубая отъедь между берегом и льдом ширилась. Казалось, дунет внезапная сарма, взломает шипящее ледовое поле и унесет в морскую даль моих азартных друзей. Я не на шутку забеспокоился. В ответ на мой зов что Проничев, что Перебоев лишь отмахивались и демонстративно подпрыгивали на лыжах: дескать, не паникуй — лед крепок и ничего не случится.

Наконец из одыми зари вынырнул Петр. Аккуратно опустил почти полный рюкзак около автомобиля, молодецки ударил шапкой оземь:

—

Нет в мире такой силы, чтобы согнула мой рыбацкий характер!

—

Есть такая сила… есть… — раздался позади нас прерывающийся писклявый голос. Появился Василий. От тяжелой ноши у него подламывались колени.

—

Есть такая сила… есть… — еще раз пропищал он и повалился на камни.

Черная кошка, ласково мурлыча, терлась о ноги Перебоева. Он оценивающе глянул на улов соперника и хмыкнул:

—

Начерпал решетом широколобок и рад…

Проничев лишь хихикнул в ответ.

Когда пили чай на дорожку, я с надменным видом опять поинтересовался:

—

Может, скажете все-таки, на какую «муху» ловили?

—

Я?! На пенопластовые зерна, — без всяких-яких признался Перебоев.

—

А я… на зерна пенопластовые, — хохотнул огнеглазый Василий. — Кругленькое да беленькое нынче омулю подавай.

Тут я понял все. Утром дал им по запасному омулевому настрою, намотанному на белый зернистый пенопласт… Попробовали на «кругленькое и беленькое» — и угадали омулю в струю.

В отместку выложил перед хитрованами свой скромный улов. Сиги впечатляли. Омули против них казались карликами.

Оторопевшие друзья ударили друг друга… ладонью о ладонь — и долго вечернее эхо гоготало вслед черной кошке, убегающей за синие горы, в дремучие леса. Я мысленно помахал ей белым платочком: «До грядущей рыбалки, черная кошка! Не забывай нас…»

Ведь без нее на свете жить будет тоскливо.

РЫБАЧЬЕ СЧАСТЬЕ

Рассказ

Он был небесного окраса, а на груди полыхала зорька, отчего мы и окрестили голубя Огоньком.

Красные чешуйчатые лапки Огонька были опутаны паутиной тончайшей рыболовной лески. Шагать он не мог, и ему приходилось прыгать по-воробьиному: пальцы скрючило в кулачки, на позвонках наросли роговые шишки.

К плавающим у кромки берега крошкам рыбьей подкормки голубиная стая калеку не подпускала, била почем зря.

Геннадий, мой приятель по рыбалке, и я жалели несчастную птицу и щедро подкармливали семечками подсолнуха, крупой…

Надо заметить, что с появлением Огонька на водоеме рыбалка стала веселее, фартовее.

—

Клюй досыта, счастье ты наше рыбачье, — лазарем пел Геннадий, выворачивая карман с вкусными гостинцами.

Вскоре голубь перестал нас остерегаться — доверчиво склевывал с ладони корм, благодарно поглядывая на нас лучистыми янтарными глазами. Стал даже озорничать. Раз, набив зоб кедровыми орехами, пытался пробежаться по нависшему над водой удилищу и свалился.

— 

Окреп Огонек, операцию делать пора, ноги огольцу ремонтировать, — деловито сказал Геннадий. — А то зима нагрянет и загнется наш герой.

— 

Без наркоза не выдержит, — всполошился я. — Живая душа все-таки.

—

Распустил нюни. — Приятель осуждающе глянул на меня. — Я и ножичек отточил, хоть брейся.

Я не сдавался:

—

Вдруг инфекцию занесем?

— 

Водочка на что? — лукаво улыбнулся он. — Не трясись. Ты только подержишь Огонька. Когда резать начну, можешь отвернуться.

Сложнейшая операция длилась больше часа. Геннадий вспотел от напряжения, у меня тоже от волнения рубаха к спине прилипла. Тончайшая рыболовная леска глубоко вросла в живую ткань птицы, разрезать и распутать капроновую паутину было непросто, но «хирург» блестяще справился с этой задачей! Затем он аккуратно срезан роговые шишки, ампутировал атрофированные передний и задний пальцы на одной ноге и средний — на другой. Обработал раны водкой.

—

Уф-ф-ф… — облегченно вздохнул Геннадий. — Устал, как будто на мельницу целый день мешки с зерном носил. — Руки его дрожали.

Я отпустил Огонька. Обретя свободу, голубь от радости аж ввинтился в сияющее небо.

—

Прощай, Огонек…

—

Не горюй, завтра припрется, — успокоил Геннадий, наливая в пластмассовые стаканчики водку. — Давай лучше выпьем за его здоровье.

И точно, прилетел, да не один — с бравой голубкой!

Важно вышагивая по галечнику, Огонек уже свысока поглядывал на нас, гулко ворковал, требуя корма.

—

Выправился мужик, — восхищенно сказал Геннадий. — Еще и женился. Молодец, Огонек!

Мы диву давались: женился Огонек — рыбачье счастье еще пуще повалило нам в руки. Лещ, сазан, щука — такой крупной рыбы мы давно не ловили. Радовались и исступленно крестились, глядя на этого волшебного голубя.

Теперь голубиная стая держалась от Огонька в стороне. Он и близко не подпускал ее к нашему месту рыбалки.